Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944

Вообще-то это было не столь важно. Катастрофическим было короткое экстренное сообщение, которое принес мне стюард вместе с завтраком уже посреди Атлантики:

«Венеция, 14 июня. Сегодня утром личный самолет Адольфа Гитлера приземлился в аэропорту Венеции. Его встретил Муссолини, который провел своего гостя…»

Ну и свинья, подумал я, двуличная свинья! Он неделями водил меня за нос, дожидался, пока я не повернулся спиной, а потом воспользовался моим предложением, когда узнал, что я не смогу быть там, чтобы направлять разговор в нужное русло. Естественно, Нейрат и Хассель были с ним в роли официальных лиц, но их держали на запасных путях, и там не было никого, кто мог вмешаться, чтобы изменить партийную линию. Гитлер не взял с собой даже Геринга, который, по крайней мере, мог бы внести хотя бы какую-то долю здравого смысла. С ним были просто близкие его сердцу друзья Шауб, Брюкнер, Отто и Зепп Дитрихи. Сейчас мы знаем, что он вел разговор с Муссолини, как если бы находился на публичном митинге, и что этот первый контакт закончился чуть ли не фиаско. Даже если бы Муссолини и удалось вставить свою часть о необходимости убрать со сцены этих неисправимых революционеров, это случилось бы, увы, в конце месяца, то есть имело бы совершенно не тот эффект, который я намеревался получить.

Мой приезд в Нью-Йорк был просто красочным. Улицы сразу после района причалов были заполнены тысячами людей, выкрикивавших неразборчивые лозунги. Однако ничто не было оставлено на самотек, потому что они несли транспаранты и плакаты с такими фразами, как «Долой нацистского Ганфштенгля!», «Отправить гитлеровских агентов назад!», «Свободу Эрнсту Тельману!». Это была весьма внушительных масштабов демонстрация левых.

Капитан «Европы» коммодор Шарф вызвал меня на мостик, вручил мне бинокль и сказал, что и думать нечего, чтобы я выехал через главные ворота. Перед мной стояла дилемма. Его долг состоял в том, чтобы защитить корабль, а не меня. Проблема, однако, решилась с появлением шести исключительно опрятных юных джентльменов в новых с иголочки блейзерах Гарварда и в галстуках, а старший из них представился: «Доброе утро, сэр, меня зовут Бенджамин Гудмен, департамент полиции Нью-Йорка, а это мои коллеги!» Он показал мне свое удостоверение и добавил: «Президент Рузвельт прислал записку, чтобы сообщить, что надеется, что ваш визит будет приятным. Мы здесь для того, чтобы оградить вас от каких бы то ни было инцидентов». Мне пришлось покинуть корабль вместе с ними на полубаркасе, и меня поселили далеко на окраине возле могилы Гранта. [8]

Это означало, что мне каким-то образом пришлось сократить свою программу и отменить обещанные визиты в музеи и прочие старые места посещений, но я добрался до Бостона без всяких проблем, а шумные протесты немного стихли. Я устроился в гостинице неофициально, повидался с друзьями и попробовал надеть маску самоуверенности на то, что произошло в Германии. Как-то утром президент Гарварда моих времен – профессор Лоуренс Ловелл – заехал в «Катлер-Хаус», где я остановился, и попросил разъяснить ему, что такое национал-социализм.

«Вам надо хорошо представлять себе, с чего он начинался, – сказал я. – Мы проиграли войну, на улице хозяйничали коммунисты, и нам пришлось попытаться все восстановить. В конце концов, в республике было тридцать две партии, и все слишком слабые, чтобы сделать что-то серьезное, и в итоге нужно было собрать их в одну партию страны, и этим занялся Гитлер. Если машина застряла в грязи и начинает еще больше погружаться в нее все глубже и глубже, а двигатель заглох, и тут подходит какой-то человек и что-то вливает в этот механизм, который опять вдруг заводится, вы же не станете выяснять, что там такое он влил в нее. Вы просто возьметесь за дело и вытащите эту проклятую штуку из грязи. Тут могут быть только воодушевление, подъем чувств, восторг и экзальтация, но на данный момент этого достаточно». И мудрый старый Ловелл посмотрел на меня и произнес: «Эта – как бы вы там ни называли ее – штука годится, чтобы начать, но что будет, когда шофер напьется?» Тут уж он, конечно, был прав. Я также получил отпор от нынешнего президента Гарварда – профессора Джеймса Конанта. Я предложил учредить стипендию до одной тысячи американских долларов для американских студентов, приезжающих на учебу в Германию. Я даже договорился с несколькими немецкими мэрами на дальнейшие субсидии, когда студенты приступят к учебе. Но Конант заподозрил, что эти деньги идут от Гитлера, что было на самом деле не так, и отклонил предложение.