Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944

– Вам в самом деле надо участвовать в каких-нибудь гимнастических упражнениях и занятиях спортом в тюрьме, – сказал я ему.

– Нет, – отвечал он, и такой ответ был типичен для его менталитета. – Я воздерживаюсь от этого. Дисциплина будет страдать, если я буду участвовать в физических упражнениях. Лидер не может себе позволить терпеть поражение в играх.

На столе были вестфальский окорок, пирожные, бренди и все, что только можно вообразить. Было похоже на фантастически благополучно снаряженную экспедицию на Южный полюс.

– Если вы не будете следить за собой, растолстеете, как старый Вальтершпиль, тучный хозяин отеля «Четыре времени года», – сказал я ему.

– Нет, – настаивал он. – Я всегда смогу избавиться от лишних фунтов своими выступлениями.

Я захватил с собой пару книг издания Ганфштенгля с репродукциями старых мастеров в коллекциях Пинакотеки и Дрездена, которые были приняты с недовольными словами благодарности. Свежий экземпляр еженедельника Simplicissimus обрадовал его больше. Там была цветная карикатура на первой странице, изображающая Гитлера, въезжающего в Берлин на белом коне в окружении своих обожателей, во всех отношениях схожий с сэром Галаадом. «Ну, что я вам говорил! – произнес он с восторгом. – Пусть смеются, но я все равно там буду!» – хотя настроение его в то время было не особо оптимистичным. «А что говорят люди в Мюнхене?» – то и дело нетерпеливо спрашивал он. Я сказал ему, что настроения все еще преимущественно в пользу парламентской монархии наподобие той, что установил Хорти в Венгрии, и что, если бы Рупрехт оказал свою поддержку, эта цель была бы достигнута сравнительно малыми усилиями.

Все это никак не было по душе Гессу, который с недовольством хмурился, пока я разговаривал с ним. Это был период его наибольшего и длительного влияния, когда он помогал Гитлеру собираться с мыслями для «Майн кампф». Гесс был еще одним, в дополнение к Розенбергу, свистуном, к чему он добавлял невыносимую привычку забавляться со стулом, на котором сидел. Он усаживался на него не так, как все люди, пропускал его меж ног, садился на спинку, вертел его на одной ножке, как какой-то любитель-акробат, стараясь пустить пыль в глаза. Он терпеть не мог, когда видел, как Гитлер излагает какие-то взгляды, отличные от его собственных, и всегда старался отвлечь внимание. Все, что Гесс мог, – это вести разговор афоризмами. «Нам надо быть много более жестокими в наших методах. Это единственно возможный способ обращения с нашими врагами, – бубнил он. – Еще бы чуть-чуть жестокости, и дело «Бюргербрау» закончилось бы совсем по-другому». Ему нравилось слово «жестокий» (brutal), которое на немецком произносится с переливающимся трелью «р» и одинаковым ударением на обе гласные, и Гитлеру тоже, похоже, доставляло удовольствие звучание этого слова. Почти можно было ощутить, как он возбуждался, выкрикивая это слово при подсказке Гесса. Между этими двумя в данный период существовала очень тесная связь, и я впервые услышал, что они обращались друг к другу на «ты», хотя позднее на публике они этого не делали. Были еще Дрекслер и Экарт, к которым, я слышал, Гитлер обращался на «ты», да еще один-два старых товарища со времен войны. Рем то и дело старался перейти на «ты», но никогда не получал такого же ответа, но это, похоже, его не обескураживало.

Несмотря на это, я был крайне обеспокоен обострением его предубеждений в компании Гесса в камере и предпринял безнадежную попытку в беседе с адъютантом Рупрехта фон Редвицем уговорить амнистировать Гитлера. Я пытался убедить монархистов, что если они обяжут чем-то Гитлера, то смогут оказывать на него сдерживающее влияние. Его дар демагога наверняка может привести их дело к триумфу. Я пробовал уговорить их освободить его вместе с другими по случаю приближавшейся десятой годовщины начала великой войны 1 августа. Как доброволец, он мог бы подпасть под эту амнистию. Однако я не смог произвести нужного впечатления. Сам фон Редвиц, с кем я ходил в школу, питал достаточно симпатий, но другие члены окружения Рупрехта не были готовы взять на себя такой риск. Как бы там ни было, но Гитлер просидел в камере буквально до Рождества за компанию с ужасными болванами.