Гитлерюнге Соломон

Я спрятался в бараке, надеясь, что в царившей вокруг суматохе никто не заметит моего отсутствия. Через дыры в стене я наблюдал хаос, в каком готовилось отступление. Машина гауптмана фон Мюнхов была готова к отправке. Вдруг ефрейтор Герлах заорал: «Юпп, давай быстрее! Сейчас не время срать!» Дальше прятаться или пытаться бежать было невозможно, слишком много глаз смотрело в мою сторону. Я вышел, делая вид, будто и вправду справлял нужду, застегивая брюки и поправляя ремень. Мне бросили каску. Когда я сел в машину гауптмана, меня упрекнули в легкомыслии, добавив, что наказали бы меня, будь я солдатом. Но по едва заметной улыбке я понял, что эту угрозу не следует воспринимать слишком серьезно. Все мои попытки бежать до сих пор оканчивались неудачей. Так было и в Пайне, и в Лодзи, и в Гродно, и в тот момент, когда я возился с русским передатчиком, и теперь, в Шлиссельбурге. Но я все-таки не терял надежды…

Ленинград не был взят. Героизм жителей города, солдат и защитников заслуживают безграничного восхищения.

Нашу часть передислоцировали в Эстонию. Там мы должны были собраться с силами, принять пополнение и получить взамен утраченного во время артобстрела русскими новое вооружение.

Меня назначили переводчиком в отдел штаба, который занимался обеспечением армии продовольствием. Он находился в самом центре Ревеля (ныне Таллин). Мы были поражены красотой местной архитектуры. 722-я часть занимала прекрасное городское здание. Рядовые жили в комнатах по двое, офицерам предоставили более просторные квартиры. В нашу задачу входили сбор и доставка продовольствия для всего Северного фронта. Наполненные продуктами грузовики прибывали из многих областей Эстонии. Русские пленные грузили железнодорожные вагоны, которые отправлялись на фронт.

Пленных содержали в небольшом лагере. Каждое утро их выстраивали на плацу для того, чтобы разделить на рабочие группы. Я должен был переводить им приказы с перечислением видов дневных работ, дисциплинарные предписания, а также оглашать наказания в случае нерадивости или воровства.

Среди пленных, находившихся в том лагере, была небольшая группа, которую составляла своего рода элита. Люди, входившие в нее, выглядели интеллигентно и были в хорошей физической форме. Между ними и мной завязались дружеские отношения. Много раз я закрывал глаза на то, как кто-нибудь из них прятал батон колбасы в свои широкие штаны или вдруг неожиданно исчезал большой кусок копченого мяса. Я лишь улыбался и переходил к выполнению следующего задания по распорядку дня.

Один из пленных все-таки доставил мне немалое беспокойство. Называли его, конечно, тоже Иваном, как позже, когда ситуация полностью изменилась, русские звали всех немцев Фрицами. Он подошел ко мне в станционном бараке во время перерыва: «Странно, вы единственный, кто не произносит грассирующее „р“. У вас выходит гортанное „кх“, как это типично для евреев. Вы говорите, например, „Абкхаша“ вместо „Абраша“». Не моргнув глазом, я ответил, что не понимаю, чего он хочет, и указал ему на то, что он вместе со своими товарищами должен вернуться к работе. Каждый пошел своей дорогой, и эта тема больше не поднималась. Но было очевидно, что он догадался о моем настоящем происхождении. Мысль о том, что своими словами он может посеять подозрение в головах у других, сильно меня обеспокоила. Но я научился держаться перед лицом смертельной угрозы, постоянно висевшей надо мной, и как-то ее обходить. Наконец, я никогда не давал русским повода усомниться в том, что я настоящий немецкий солдат.

В Ревеле я познакомился с одной милой молодой девушкой на пару лет старше меня, звали ее Лее Моресте. Она жила по адресу Вирувэлиак, 3. Почти каждый вечер я заходил к ней. Однажды ее мать спросила: «Почему вы, немцы, так ужасно относитесь к евреям?» В этот момент множество мыслей пронеслось у меня в голове, и первой было: не открыться ли? Но я промолчал и решил оставаться в ее глазах немцем. Ситуация была опасной, а ее возможная реакция непредсказуемой. Я только ответил, что мне тоже это не по душе, но сложно что-либо изменить. Не забуду фрау Моресте за ее справедливый вопрос. А ее дочь Лее не забуду, потому что она стала первой в моей жизни женщиной.