Гюда, самолетная томте

Всему когда-нибудь приходит конец. Колеса аэроплана ударились о землю, полет сменился тряской — довольно заметной тряской. Наконец остановился. Дергая узел закоченевшими пальцами, Гюда услышала, как ее пилота приветствуют, на понятном языке, не на русском или немецком. Здесь — где бы это ни было — его хорошо знали, называли Оскаром. Потом подошел кто-то еще, и пилот выскочил из кабины. Гюда влезла вверх по косо натянутому тросу — как раз вовремя, чтобы увидеть, как они обнимаются.

— Оскар!

— Энок! Четыре часа три минуты — не рекорд?

— Рекорд глупости. Впрочем, этот рекорд мы побиваем каждый день.

— Ругаешься? За что?

— Сам подумай. Три дальних перелета за три дня с перерывом на высший пилотаж. До утра подождать не мог?

— Утром обещали дождь и ветер.

— А больше уж дней не будет?.. Идиот, — припечатал старший, но это модное слово у него не было обидным, так батюшка Гюды иногда звал дурнями ее братцев. — Себя не жалеешь — машину пожалей.

— Ничего. Она у меня молодец…

Теперь Гюда разглядела пилота по имени Оскар. Он был красавцем, даже брызги моторного масла красоту не портили. Кудрявый чуб, глаза чуть раскосые, нос длинный и ноздри тоже вырезаны наискось, — с лица похож на лесного оленя, если бы тот превратился в человека. Второй, которого Оскар называл Эноком, а один из усатых самолетных слуг (механиков, говорил Ниссе) — господином директором… этот не красавец, и одет обыкновенно. А держится — как будто у него на плечах невидимый груз, тяжелый, но дорогой, и другие этот груз все же видят, уступают ему путь. Непростой человек.

— …Уделишь мне место в ангаре?

— В каком ангаре? Едем на фабрику. Хочу, чтобы Самуэль посмотрел усиление корпуса. Мне вовсе не надо, чтобы с увеличением мощности мои машины начали разваливаться в воздухе…

Да уж, подумала Гюда, сползая по тросу вниз и дрожа от запоздалого испуга. До этих слов мне не приходило в голову, что повозочка немного хлипкая для пятидесяти лошадей. Мои машины, сказал он? Сколько же у него аэропланов — три, четыре? Или целая дюжина?

* * *

Да, здесь все еще была Швеция, только вечерний воздух чуть теплее. И морем сильнее пахло с другой стороны, с запада, а не с востока. Самолет привезли в занятное место — город не город, хутор не хутор. Было здесь два или три длинных приземистых дома, похожих на риги, назывались «цеха», и еще сколько-то домов поменьше. В одном из цехов его и оставили.

Гюда спросила себя, страшно ли ей, хочется ли домой. И тут, пожалуй, стало страшно, потому что домой не хотелось. Дом ее был здесь, возле этой деревянной господской игрушки. Прежняя жизнь оборвалась и улетела, началась новая, непонятная.

Нехорошо вышло с родителями, надо будет послать к ним галку или скворца. Но, может, и к лучшему, что не пришлось просить разрешения. Гюда попыталась сложить в уме слова, которые сказала бы им. Безнадежно помотала головой и решила подумать о чем-нибудь попроще. Например, о том, где она будет жить.

Когда затихли людские шаги, она выбралась из аэроплана, огляделась. Мусор на полу — опилки и стружки, не тут наструганные, а приставшие к башмакам людей. Лампы — электрические груши в жестяных воротниках — не горят. Пахнет бензином и маслом, а из-за дальней двери — свежим деревом и краской.

Ночь не спешила, сквозь окна пробивалось достаточно света. За дверью был зал, и там лежали на огромных столах, стояли наклонно деревянные решетки, ладно собранные и покрытые лаком. Нехитро было признать в них крылья аэропланов, только еще не обтянутые полотном. Крылья для трех аэропланов. И не все одинаковые, одни побольше, другие поменьше.

Гюда подняла голову, осмотрела балки, что поддерживали широкий двускатный потолок. В крайнем случае можно устроиться наверху, вон в той клетушке, например… но все же это было неуютное, нежилое место.

То, что она искала, нашлось чуть дальше. Дом на вид постарше прочих и гораздо поменьше, выкрашенный красной фалунской краской, с залой и кухней. В зале стояли столы, тут было хоть и грубое, но давно заведенное хозяйство, запахи стряпни — вареного гороха, картошки, остывшей кофейной гущи. На кухне кто-то спал. А на нижней перекладине лесенки, ведущей из кухни на чердак, были вырезаны знакомые руны.

Вежливое приветствие пропало впустую. Прежний жилец давно покинул чердачную каморку — верно, со своими людьми, что жили тут прежде, до фабрики. Но тут были добротная кровать, стол и верстак, а в очаге даже остался таганок для котла. Дымоход, который люди назвали бы просто щелью, уходил в кухонную печную трубу. Гюда прошептала заклинание, и каморка приняла ее.

Она успела стереть пыль, вымыть пол и развести маленький огонек, только чтобы прогнать сырость, когда скрипнула дверь. Мягкий подвижный носик, пышные веера усов, черничинки глаз — чердачная жительница.

Привет! Жить тут будешь?

— Привет, ночная хозяйка, — ответила Гюда. — Осмотрюсь пока, может, и буду.

Сама откуда?

— С севера, с Лидингё. Гюда Энарсон, к услугам твоей милости.