Гюго

10 мая временное правительство заменила исполнительная комиссия из пяти человек, своего рода коллективное президентство под председательством астронома и физика Франсуа Араго. Не имея денег платить работникам Национальных мастерских, в которых собралось уже 117 тысяч человек, 20 июня собрание проголосовало за их закрытие, исполнительная власть подтвердила это 21 июня, и на следующий день в «Мониторе» был опубликован соответствующий указ. Париж взорвался.

Четыре дня — с 23 по 26 июня — в столице Франции шли кровавые баррикадные бои. Восставшие работники Национальных мастерских захватывали оружие и противостояли на баррикадах частям регулярной армии и Национальной гвардии (представители среднего класса, обязанные служить в качестве правоохранителей). Со стороны правительственных сил погибли около 1,6 тысячи человек (в том числе два генерала и архиепископ Афр, пытавшийся убедить повстанцев сложить оружие), со стороны восставших — от трёх до пяти тысяч, ещё полторы тысячи были расстреляны без суда, из 25 тысяч пленных рабочих 11 тысяч отправились в тюрьмы или были сосланы в Алжир. Так сравнительно мирная революция февраля за четыре месяца переродилась в малую гражданскую войну.

Братоубийственная бойня потрясла Гюго своей бессмысленностью и жестокостью. Он осуждал как безумие восставших рабочих, так и чудовищную мстительность победителей. О первых он писал, что их «революции делают героями, а мятежи — убийцами». Начало июньских дней виделось ему так: «В этот момент на баррикаде появилась женщина — молодая, красивая, растрёпанная, ужасная. Эта женщина, которая была публичной девкой, задрала своё платье до пояса и крикнула национальным гвардейцам на том ужасном языке лупанария, который всегда приходится смягчать, — “трусы, стреляйте, если посмеете, в женский живот”. Ситуация стала угрожающей. Гвардейцы не колебались. Залп повалил несчастную. Она упала, издав страшный крик. Наступила ужасная тишина и на баррикаде, и среди атакующих. Внезапно появилась вторая женщина, ещё более юная и красивая, почти ребёнок, от силы семнадцати лет. Какое отчаяние! Это ещё одна публичная девка. Она подняла платье, показала свой живот и крикнула: “Стреляйте, негодяи!” Раздался залп. Она упала, пронзённая пулями, на труп первой».

Гюго с генералом Негрье посетили находящегося в панике Ламартина, и у них состоялся такой диалог:

«— Господин Гюго, — сказал он мне, — я хочу вас успокоить, у меня есть новости с Королевской площади (где проживала семья поэта. — М. А.).

— И какие, генерал?

— Ваша семья в безопасности, но ваш дом сожжён».

Позже выяснилось, что слухи о пожаре оказались неправдой, но они показательны как отражение того отчаяния, которое царило в эти дни в Париже. Гюго пришлось перевезти семью в безопасное место. Позже он насчитал 14 попаданий от пуль на воротах своего дома, во дворе которого лежал убитый солдат.

В Париже ещё смывали кровь с мостовых и не все баррикады были разобраны, когда 4 июля скончался Франсуа Рене де Шатобриан. В тот же день Гюго зашёл домой к покойному, которому так хотел подражать в отрочестве и чьим наследником как в литературе, так и в политике (не по взглядам, а по роли в ней) он являлся. «Шатобриан лежал на кровати, маленькой металлической кровати с белыми занавесками, с железным надголовьем весьма дурного вкуса. Лицо было открыто. Лоб, нос, закрытые глаза являли то выражение благородства, которое было присуще ему при жизни и которое сливалось теперь с мрачной торжественностью смерти». Гюго вспомнил, что сказал Шатобриан о провозглашении республики: «Это вас сделает более счастливыми?»

8 июля Гюго присутствовал при отпевании Шатобриана в церкви: «Гроб был покрыт чёрным бархатом. Поверх был переброшен серебряный шнур с кисточкой. По обеим сторонам горели две свечи. Я простоял несколько минут в задумчивости. Затем вышел и двери закрылись». На взгляд поэта, церемония имела «пышность, исключавшую простоту, и буржуазность, исключавшую величие». Подумал ли он тогда о своих похоронах? Эпоха романтизма ушла, но Гюго оставался — его лучшие произведения были ещё впереди.

Впрочем, в ближайшие три с половиной года ему было не до них. События развёртывались с калейдоскопической быстротой. После подавления Июньского восстания правительство возглавил его укротитель — генерал Луи Эжен Кавеньяк, честный и смелый офицер, в короткое время наведший порядок, но неопытный политик. На декабрь были намечены президентские выборы. Считалось, что на них победит Кавеньяк. Но тут в игру вмешался Луи Наполеон Бонапарт, племянник императора.