Гюго

Бурбоны пали, но издательские договоры не потеряли силы. Уже середина августа, а роман так и не начат. С трудом удалось автору, уговорить Госселена продлить срок до 1 февраля. Остается пять с половиной месяцев.

Гюго купил бутылку чернил и просторный вязаный балахон из серой шерсти. Все костюмы — на замок. Добровольное заключение, пока не будет окончен роман. Ни прогулок, ни театров, ни вечеров с друзьями. Выдержит ли он этот домашний арест?

Но уже через несколько дней он и не вспоминает о своих опасениях. Погрузившись в работу, он испытывает подъем всех сил, какую-то особую ясность мысли, радостное возбуждение. Фантазия и явь, прошлое и настоящее соединяются. Возникает новая действительность.

«Несколько лет тому назад, осматривая Собор Парижской богоматери, или, выражаясь точнее, обследуя его, автор этой книги обнаружил в темном закоулке одной из башен следующее начертанное на стене слово

АNАГКН

…Позже эту стену… не то выскоблили, не то закрасили, и надпись исчезла… Это слово и породило настоящую книгу», — пишет Гюго.

Слово «Ананкэ» — по-гречески «рок». Короткий зачин романа — эмоциональный ключ к романтическому повествованию.

1482 год. Париж. Зал Дворца правосудия с его стрельчатыми сводами («Дорогой поэт, вас одолевает некий демон стрельчатых сводов», — говорил когда-то Виктору Шарль Нодье…). Живописная толпа парижан XV века. Уже тогда Париж был городом контрастов: педели и школяры, архиепископы и девицы легкого поведения, вельможи и нищие.

Народ собрался на зрелище. Средневековая мистерия — далекий предок современной драмы. Все было условно и наивно в этих действах. Но зрелища и тогда привлекали толпы народу. И один из героев романа, поэт Пьер Гренгуар, вероятно, испытывал чувства, похожие на те, которые переживает автор романтической современной пьесы. Тот же трепет перед разверстой пастью тысячеголового чудища — театрального зала. Что изрыгнет эта пасть — живительную бурю рукоплесканий или секущий, пронзительный свист и оскорбительный хохот?

И горластые, задиристые школяры XV века сродни лохматым восторженным юнцам из воинства романтиков.

— На гильотину парики! — кричат юноши 1830 года.

— Долой педелей! Долой жезлоносцев! — откликаются из глубины столетий школяры.

А парижские гамены смело могут перескочить из века в век — то же озорство, задор, бесшабашность. И вольнословие и вольномыслие издавна свойственны парижанам. Попадись только на зубок, будь ты кардинал или принц крови, — не поздоровится!

Приливы и отливы благоволения толпы. Зрелище, которого так ждала эта средневековая публика, она же, вероломная, не захотела даже досмотреть. Бедный поэт Гренгуар! Зрители предпочли его мистерии пестрый, грубый ошеломляющий праздник шутов. Конкурс уродов.

Безобразное во всем его великолепии: горбатый, клыкастый папа шутов Квазимодо. Гротеск. И тут же ослепительный контраст — Эсмеральда. «Была ли эта девушка человеческим существом, феей или ангелом, этого Гренгуар, сей философ-скептик… сразу определить не мог, настолько он был очарован».

Гревская площадь. Каменные столбы виселицы. И бурное веселье толпы. Пламя костров и трескучий мороз. Контрасты всюду.

И тут появляется человек, который напишет на стене собора загадочное и ужасное слово «рок». Надменный и сумрачный архидиакон Клод Фролло видит цыганку. Аскет загорается земным вожделением. Цыганка в опасности. Ее преследуют. Неожиданный спаситель, капитан королевских стрелков Феб де Шатопер с лихо закрученными усиками покоряет неопытное сердце Эсмеральды. Увы! Таковы женщины. И в средние века даже самые лучшие из них склонны были обольщаться внешностью.

А вот и дно Парижа. Оно существовало и в XV веке. «Двор чудес». Бродяги, воры, нищие. Здесь свои законы и обряды, свои короли и подданные. Поэт Гренгуар должен пасть жертвой этих законов. Эсмеральда спасает его.

Главные герои появились на сцене. Нет. Еще не все. В действие вступает еще один, тот, чьим именем назван роман. «Вряд ли в истории архитектуры найдется страница прекраснее той, какою является фасад этого собора», — пишет Гюго.

«…три стрельчатых портала; над ними зубчатый карниз, словно расшитый двадцатью восемью королевскими нишами… две мрачные массивные башни с шиферными навесами… Это как бы огромная каменная симфония; колоссальное творение и человека и народа; единое и сложное, подобно „Илиаде“ и „Романсеро“, которым оно родственно; чудесный результат соединения всех сил целой эпохи, где из каждого камня брызжет принимающая сотни форм фантазия рабочего, направляемая гением художника…»

Париж с высоты башен собора — это тоже герой романа. Средневековый Париж с его островерхими кровлями, дворцами и башнями.

Сколько раз Гюго во время своих прогулок сквозь живые и переменчивые очертания и краски современного Парижа пытался различить контуры средневекового города! Впитывая настоящее, он жадно искал в нем следы прошлого. Он изучал старинные здания, мысленно восстанавливая прежний их облик, порой искаженный наслоениями веков — разрушениями или реставрациями.