Гюнтер Грасс

И ответить на этот вопрос не может даже Юнгер. В этом всё дело: ради чего? Ремарк в заключение дарит молодой швейцарке свой знаменитый роман с надписью: «Как из солдат получаются убийцы».

Атмосфера милитаристского угара, о которой вспоминали Ремарк и Юнгер, началась, как уже отмечалось, не непосредственно перед Первой мировой войной, а задолго до нее. В новелле, относящейся к 1902 году, идет, в частности, речь о моде на соломенные шляпы канотье — казалось бы, что может быть миролюбивее этого факта? Но к концу выясняется, что на исходе лета жандармы прямо на улицах принялись зачитывать гражданам указ императора о переходе на военное положение. Тут, иронически замечает автор, многие подбросили в воздух свои модные канотье и, ощутив «избавление от унылых будней гражданской жизни», вполне добровольно — «причем многие навсегда — сменили свои желтые, как лютик, соломенные шляпы на защитно-серые шлемы, именуемые шишаками». Казалось бы, проходной эпизод, всего лишь штрих, но вырисовывается дремучая атмосфера всеобщей — или почти всеобщей — готовности к переходу на военное положение. Канотье против шишака! Где уж тут устоять бедной соломенной шляпе!

Не случайно немецкие экспрессионисты, наиболее тонко чувствовавшие надвигающийся всеобщий кризис и распад, воспринимали приближавшуюся войну как «освежающую бурю» после утомительного затянувшегося мирного «лета». Вот и в новелле о 1905 годе упоминаются «вечные разговоры о войне». Под знаком милитаризма осуществляется вся кайзеровская политика, включая марокканские кризисы, неоднократно принимаемые законы о строительстве мощного военного флота. Еще в 1900 году рейхстаг принял законопроект адмирала Тирпица об увеличении флота и строительстве новых видов более мощных судов.

Вот и отец рассказчика в новелле, посвященной 1905 году, работающий в Касабланке и Марракеше по заданию бременского пароходства, притом еще задолго до первого марокканского кризиса, внушает своему сыну: «Нас окружают, в союзе с Россией французы и бритты окружают нас». Это уже похоже на философию «осажденной крепости».

Даже сэр Артур Конан Дойл своим творчеством оказался вовлечен в милитаристские сюжеты, связанные с Германией. Вымышленный автором «Шерлока Холмса» персонаж капитан Сириус — герой рассказа «Danger» («Опасность»), вышедшего в свет в военном 1915 году в немецком переводе под названием «Подводная война, или Как капитан Сириус поставил на колени Англию» и до конца войны переизданного в Германии 15 раз. В этой (отнесенной к 1906 году) новелле рассказывается, как капитану Сириусу удалось убедить короля Норландии, под которой подразумевается Германия, в возможности с помощью всего лишь восьми подводных лодок отрезать Англию от всякого продовольственного снабжения и «буквально уморить голодом». Итак, субмарины торпедируют английские суда, идущие в метрополию с продовольственными грузами, и вот уже «гордой Англии пришлось заключить унизительный мир с Норландией». Опасения, высказанные Конан Дойлом по поводу подводных лодок, полностью подтвердились в ходе реальной войны. Одного английский писатель себе представить не мог, «какое великое число молодых немцев… мечтало о быстром всплытии, о быстром взгляде в перископ… о команде “торпеду к бою”». «К сожалению, — говорится в финале новеллы, — из-за предостережения, сделанного сэром Артуром Конан Дойлом, не удалась и наша вторичная попытка поставить Англию на колени… Такое количество погибших».

Этот короткий сюжет, где действует придуманный английским писателем персонаж, оказывается более чем реальным. Германия расширяла строительство не только надводного, но и подводного флота. А уж как много молодых немцев жаждали стать подводниками, чтобы топить вражеские корабли!.. Об этом можно прочитать хотя бы в новелле Грасса «Кошки-мышки».

Весьма любопытны новеллы, помеченные 1910 и 1911 годами. В первой рассказчицей выступает простая женщина по имени Берта, муж ее работает у Круппа и живут они в заводском поселке. Муж трудится в литейном цеху, и отливают они там пушки. «До войны оставалось года два от силы, — рассказывает Берта. — Так что работы у них хватало». И вот «отлили они такую хреновину, которой все гордились, потому как такой громадины еще свет не видел». А «когда дошло до дела», то есть до войны, эта пушка выстрелила «прямо по Парижу». Местные литейщики прозвали эту штуковину «Большая Берта» — в честь жены своего товарища. «А я эти пушки на дух не переносила, — признается женщина, — хоть мы с них и жили у Круппа-то». И жили неплохо: куры по поселку бегали и гуси тоже. А у многих в закутах стояли свиньи. Но вот беда: под конец войны генерал Людендорф загреб мужа Берты в ландштурм, и тот хоть и выжил, но стал калекой. В поселке им уже оставаться было нельзя и пришлось снимать беседку на сбережения «большой Берты» (не пушки, разумеется). Она очень переживала, жизнь пошла под откос, а муж ее успокаивал, считая, что всё еще хорошо обошлось — могло ведь быть и хуже.