Гюнтер Грасс

А когда кампания закончилась победой старого канцлера, Грасс продолжил работу над романом «Собачьи годы». Он тогда заболел туберкулезом, принимал лекарства и пил сливки, от которых толстел. Все это помнят дети. Несмотря на избирательную кампанию и болезнь, он дописал свой роман, «где речь шла о прошлом, которое отец представлял себе до мельчайших деталей». В этом ему помогала Мария: все те кажущиеся несущественными предметы и вещи, а также живые существа, которые в своеобразном виде появились на ее снимках, и составляли детали, на которые делал ставку Грасс, соединяя гротескно-фантастический замысел с невероятной точностью изображения любых мелочей.

Отцу кажется странным, что двое его старших сыновей, близнецы, выуживают из тайников собственной памяти только механические пугала, которые создавал один из героев романа Эдди Амзель, и собачьи клички. Ведь в романе прослеживается судьба целой собачьей династии, одного из представителей которой по кличке Принц данцигские верноподданные преподнесли в подарок Гитлеру. Но при этом дети почему-то не вспоминают о снеговиках, возникших за полуразрушенным домом.

Мария по просьбе писателя сфотографировала их после мощного снегопада, а уж по воле автора — следом за этими снимками — персонаж по имени Тулла (все та же Тулла!) скатала своего снеговика, а после оттепели внутри снежного кома оказалась ее подружка Йенни, воскресшая в облике изящной балерины. А потом группа штурмовиков скатала второго снеговика, из которого, тоже после оттепели, вышел похудевший Эдди Амзель.

Снимки «чокнутой» камеры Марии предстают как часть художественного процесса, как своеобразные вдохновители автора, подстегивающие его фантазию. «Откуда было знать детям, — размышлял отец, — как что-то возникает на бумаге», если даже он сам блуждает в потемках и «лишь смутно догадывается, как рождается тот или иной образ…».

Мария «щелкает» для Грасса даже тогда, когда по ходу работы ему как будто не требуется ее помощь, ну, например, когда он пишет пьесу, где рабочие на Сталиналлее пытаются поднять восстание, а актеры одного известного театра репетируют бунт древнеримских плебеев. Это была пьеса «Плебеи репетируют восстание», которую плохо приняла не только критика, но и часть зрителей.

Впрочем, его «не слишком беспокоило, что пишут газетные критики», и так было всегда. Но когда из-за участия Грасса в избирательной кампании правые экстремисты подожгли ночью дверь его дома, где находились еще маленькие дети, это уже не могло не обеспокоить его. По ночам в доме стали дежурить полицейские.

По соседству с Грассом, сидевшим в мансарде и писавшим свои книги, жил другой писатель — Уве Йонсон, перебравшийся в свое время из ГДР, где не захотели издавать его роман «Догадки о Якобе» — о трагической судьбе человека между двумя Германиями.

Я навещала Уве Йонсона в доме в Западном Берлине, беседовала с ним (а потом написала о нем главу для академической «Истории немецкой литературы»). Я была единственной германисткой из Советского Союза, знавшей Уве Йонсона лично. Почему-то он ни словом не обмолвился о том, кто живет рядом с ним, — это была бы возможность познакомиться с Грассом.

Я была знакома со многими знаменитыми немецкими писателями, в обоих тогдашних германских государствах. Среди них были Генрих Бёлль, с которым я встречалась и беседовала неоднократно и в Москве, и в ФРГ, Альфред Андерш, Зигфрид Ленц, Макс Фриш (хотя он теоретически швейцарский писатель), Вольфганг Кёппен, Мартин Вальзер, Вальтер Йенс, Гюнтер Вальраф, Танкред Дорст и многие другие. Но как-то так складывалось, что мне не удалось повстречаться с Грассом. Однажды, попав на первый съезд немецких писателей в Штутгарте, я увидела в президиуме рядом с канцлером Вилли Брандтом Генриха Бёлля и Гюнтера Грасса. У Бёлля я еще до начала заседания — по предварительной договоренности — взяла интервью. Но увидев так близко Грасса, я решила: вот наконец возможность побеседовать с ним.

Я обратилась к своей знакомой, молодой немке, с просьбой подойти к Грассу и спросить, не согласится ли он дать интервью журналистке из Москвы. Она пошла — и вернулась смущенная. «Он сказал, что очень занят», — сообщила она мне. Уж не знаю, что он ей сказал на самом деле, но была очень огорчена. Больше мне так и не представилось возможности с ним поговорить — кроме одного случая, когда он во время перестройки приехал в Москву с женой Утой и пришел в редакцию журнала «Вопросы литературы», куда среди других авторов журнала пригласили и меня. Я участвовала в коллективной беседе, но о персональном интервью уже не просила.