Гюнтер Грасс

Он рассказывает о детстве, проведенном в «душной» атмосфере родительского дома и мелкобуржуазной, мещанской среды, о школьных годах, о том, как подростком впитывал дух национал-социализма, как юношей оказался во вспомогательных частях противовоздушной обороны, отработал положенную повинность на трудовом фронте. Желая выглядеть настоящим мужчиной и героем, Гюнтер попросился добровольцем на подводный флот, пользовавшийся особой популярностью среди большинства его сверстников, но его не взяли по возрасту. Зато в 17 лет его призвали в армию, и он оказался в частях «Ваффен СС», чему не удивился и внутренне не воспротивился, а скорее испытал чувство гордости, считая эсэсовские подразделения военной элитой Германии.

Луковица, нарисованная Гюнтером Грассом на обложке книги, — главный и самый надежный «ассистент» его памяти. Если донимать память вопросами, она уподобляется луковице: при чистке обнаруживаются письмена, которые можно читать, но смысл их не так-то легко раскрывается, ведь эти письмена зашифрованы. «Под первой сухо шуршащей пергаментной кожицей находится следующая, которая, едва отслоившись, открывает влажную третью, под ней, перешептываясь, ждут свой черед четвертая, пятая… И на каждой пленочке проступают давно хранившиеся слова или витиеватые знаки, будто некий тайнописец начертал их тогда, когда луковица еще только нарождалась» (здесь и далее перевод Б. Хлебникова).

Итак, луковица — поводырь через лабиринты прихотливой памяти; вспомнишь один эпизод, а он потянет за собой другие. Но точны ли они, правильно ли расшифрованы? Много луковичной шелухи скопится перед автором, вспоминающим свою жизнь, которая пришлась на годы нацизма, Второй мировой войны, военного краха третьего рейха, не заживающих еще долгие десятилетия душевных (да и физических) ран. Он вспоминает первые трудные послевоенные годы, включающие госпиталь — легкое ранение в плечо спасло, можно сказать, ему жизнь (хотя осколок так и остался в теле). Он был отправлен в тыловой лазарет и потому не погиб, как его столь же юные «однополчане» в какой-нибудь прифронтовой рощице в самом конце войны, когда уже вовсю наступали советские части. Потом был американский лагерь для военнопленных, где судьба свела его с Йозефом Ратцингером, будущим папой Бенедиктом XVI. В лагере он постоянно ощущал голод и долго потом никак не мог его утолить. А затем работа на калийном руднике, на кладбище, где он овладел ремеслом каменотеса, учеба в Дюссельдорфе и Западном Берлине, где он осваивал профессию скульптора и графика, играл в джазе, сочинял первые тексты…

Взламывая «секретный луковичный код», Гюнтер Грасс точными штрихами набрасывает прихотливый рисунок своей жизни, пестрой, изменчивой реальности — от первых данцигских лет до первых литературных успехов.

Поскольку детство и отрочество Грасса прошли в Данциге и он и вся его семья по воле исторических обстоятельств оказались вынужденными переселенцами, у него не осталось никакого материального имущества, засвидетельствовавшего ранние годы его жизни — ни школьных табелей, ни дневников, ни других «продуктов раннего творчества». Не осталось, как говорил об экзистенциальной ситуации разгромленного рейха философ Карл Ясперс, даже «имущества памяти». К тому же память, по мнению Грасса, «наиболее сомнительная из всех свидетельниц» — «капризная, часто страдающая мигренью дама». И потому ему нужны «подсобные средства». Одно из них — уже упомянутая луковица. Но поскольку она не спешит делиться своими секретами, пряча в слоистой пергаментной бездне следы былого, в ход идут другие подручные памяти, в первую очередь «медово-желтые прозрачные кусочки» — янтарь, найденный самим писателем на балтийском побережье или купленный у торговца. Если ими правильно пользоваться, если найти к ним подход, закапсулированные в застывшей смоле крошечные живые существа — мошки, жучки и пр. начинают говорить сами и «развязывают язык» автору. После пристального изучения янтарь выдает свои тайны, «казавшиеся прежде надежно укрытыми». И когда воображаемая луковица становится особенно упрямой, достаточно взять в руки кусочек янтаря, чтобы вернуть себе утраченные сокровища воспоминаний. «Вместо застывшего в смоле насекомого», которое еще только что выглядело маленьким клещом, «я вижу себя…».

С помощью подручных неверной памяти писатель восстанавливает картины не только данцигских лет, но и всей жизни — реальной и литературной. И хотя память и кажется ему ненадежным инструментом, она, опираясь на своих «ассистентов», цепко восстанавливает утраченное, соединяя разные временные плоскости, разные события, поворотные пункты. Это она дает возможность, выйдя за рамки эпизода, нанизать на одну цепочку разнородные «времена и нравы». Неспешные откровения упрямой луковицы и желтые янтарные кусочки прочно соединяют в одно художественное целое разрозненные фрагменты жизни.