Гюнтер Грасс

Кстати, именно у Бёлля возникает фигура Фердинанда Шёрнера, одного из любимцев Гитлера; в марте 1945 года он еще успел получить от фюрера звание генерал-фельдмаршала. Шёрнер печально прославился своими военно-полевыми судами, даже в дни гибели рейха продолжавшими отправлять на смерть ни в чем не повинных людей. Шёрнер имел кличку Кровавая Собака. Такую же «почетную кличку» носит в романе Бёлля один из самых зловещих персонажей. От него и его сообщников всё еще исходит запах крови, по их вине продолжают страдать и гибнуть люди. Напомним, что фигура Шёрнера появляется и в «Луковице памяти» Грасса, и под именем Крингса — в романе «Под местным наркозом».

«Убийцы среди нас» — так можно было бы выразить главную мысль последнего романа Бёлля. Нарушая безмятежный покой рейнского ландшафта, прошлое врывается в настоящее, гибельно впутывается в человеческие отношения. Как говорит один из героев романа, оно превращается в «яд», просачивающийся «вниз» и отравляющий душу народа. Прошлое мертвой хваткой держит людей, вовлекая в конфликты и тех, кто давно ощутил его горький привкус, и тех, кто непричастен к нему уже датой своего рождения.

Миру насилия, бывших и нынешних убийц, продажных функционеров и запятнанных кровью банкиров противостоят в романе женщины. Как всегда у Бёлля, они воплощение совести, чистоты, человечности и — нередко — гражданского мужества. Лжи и насилию они противопоставляют упорную, беспощадную память, а то и яростную непримиримость открытого протеста. Правда, встречается в произведениях Бёлля и ненавистная ему категория женщин — «немецкие матери», которые, как говорится в «Письме моим сыновьям», с воодушевлением отправляли своих сыновей навстречу смерти во имя фюрера и рейха. Но в последнем романе речь идет не о них. Женщины здесь — альтернатива «мужскому миру» насилия и войн. И это, безусловно, перекликается с мотивами романа Грасса «Палтус», где также — хотя совершенно в ином художественном преломлении — ставятся сходные проблемы.

Образы женщин закрепляют в сюжете романа антивоенную линию: давний мотив бёллевской прозы обретает в рассматриваемом контексте новый и поистине символический смысл. Здесь феминистская окраска отсутствует. Женщины у Бёлля — неотъемлемая часть его «эстетики гуманности». С образами женщин связана и важная в художественной структуре романа «рейнская» символика — древняя река как олицетворение чистоты и покоя. Рейнский пейзаж утешает женщин, это — внешне — пейзаж мира и добра: прекрасная речная долина, дети, играющие на песке. Но заходит в романе речь и о загрязнении Рейна, притом не столько промышленными отходами, сколько, так сказать, историческими: прошлое наложило неизгладимый отпечаток даже на природу.

Перед взором одной из героинь предстают лежащие на рейнском дне, рядом с сокровищами нибелунгов, нацистские эмблемы, торопливо выброшенные в реку в последнюю минуту при появлении американских танков. Что только не перемешалось на илистом дне: эсэсовские руны, «мертвые головы», партийные значки, «почетное оружие» — остатки или останки «былой славы» фашистского рейха, исторический мусор, замутнивший чистые воды великого Рейна. Сходную роль играет в «Крысихе» Грасса лес — уничтожаемый кислотными дождями, гибнущий под напором безумного антропогенного воздействия. А ведь это тот самый воспетый романтиками «немецкий лес».

Вопрос о перспективах человечества в этих произведениях всё заметнее увязывался с нравственным состоянием общества, выбором этических образцов и ориентиров. Грасс и Бёлль — разные художники, но многое их сближало. И не только то, что оба они нобелевские лауреаты. Их именовали «совестью нации», против чего оба протестовали. Мы уже упоминали, что Грасс категорически отказывался носить этот титул, в том числе потому, что это как бы избавляло от ответственности всех остальных. Бёлль тоже всегда отчаянно противился тому, чтобы его так называли. И тем не менее это было — и остается! — именно так.

В «Крысихе» Грасс ставит проблемы очень масштабно: речь идет о перспективах человечества, о судьбах цивилизации. Широкое использование разнообразных приемов условности составляет основу и специфику этой «антиутопии», в которой элементы сатирической притчи, фантастики, пародийной автобиографии, аллегории, сказки, гротеска переплелись еще теснее, чем в прежних произведениях Грасса. Фрагментарное изложение узнаваемых событий 1980-х годов соединяется с постъядерными видениями и сценариями, путешествиями во времени и пространстве, стихами в духе брехтовских зонгов.