Гюрги-Дюрги-Дюк

Значит, был в их роду человек, оставивший Дюк свое лицо, и свой взгляд, и еще что-то непонятное, суровое и гордое, тревожащее Юльку… Все нормальные дочери похожи на отцов. В крайнем случае — на матерей. А эта на дядю… Странно, наверно, знать, что ты похожа на человека, который умер задолго до того, как ты родилась. Не умер! Его убили фашисты. Может быть, осколком в сердце — тяжелым, как топор, с рваными, острыми, как у ножа, краями… Или пулей — не той, которую выдумала Юлька и которая входила в сердце легко, а настоящей, несущей настоящую смерть навсегда. И он не бежал, не спасался… «Но ведь нельзя же все время помнить об этом! Так и жить нельзя будет!» — «Так не живи!»

Через зал с шумом и топотом прошла группа мальчишек, бесцеремонно задевая Юльку локтями. Мальчишки искали какой-то старинный мушкет. «Настоящий! Мушкетерский!»

Внезапный гнев вырос в Юлькиной душе. Словно держала она в руках что-то большое, драгоценное, как сердце, а они, толкая ее, не заметили этого, а если заметили, то отнеслись к этому беспечно и равнодушно…

7. Находка

В сквере у кинотеатра, где когда-то Юлька встретила своего золотого, было полно народу — киносеанс еще не начался. Скамейка, на которой Юлька сидела когда-то, была занята стайкой девчонок в мини-платьях и с модными прическами.

— А он плохо танцует! Плохо! Плохо! Не спорьте!

— А все равно с ним танцевать всегда приятно!

— Не всегда, а только в жаркую погоду. У него руки всегда холодные-холодные…

Юлька остановилась у скамьи. Девчонки эти показались ей очень хорошими, ужасно своими, чем-то похожими на Любку с Наташей. Если бы она заговорила с ними, они сразу бы поняли друг друга и сразу нашли бы общий язык. Они ничем не были похожи на странную и жестокую Дюк. Свое, родное, привычное, саратовское, возникло перед Юлькой вместе с этими веселыми девчонками! Юлька хотела заговорить с ними о чем-нибудь, о каком-нибудь родном пустячке, вроде того, что «мини» в будущем сезоне будут и не модными вовсе и платья будут шить в талию, но из фойе кинотеатра раздался пронзительный звонок, и стайка девчонок с веселым родным визгом снялась с места. Сквер мгновенно опустел. Юлька вздохнула и присела на краешек скамьи. И зачем она торчит в этом городе, в чужой, пустой квартире? Ведь она может сегодня же, сей же час уложить свои вещи и ехать на вокзал за билетом! Ведь есть и оговорка в телеграмме, и, прощаясь, мать сказала ей, чтобы она возвращалась сейчас же домой, если ей не понравится у деда! А ей не понравилось!

Похоже было, что на город надвигалась гроза. Подул ветер, такой резкий и холодный, что у Юльки заледенели коленки, а руки стали точно такими же, как у того мальчишки, с которым хорошо танцевать в жаркую погоду. Она вспомнила про свои теплые кофты, свитер, платок, лежащие в чемодане, даже про осенние полусапожки, а потом снова подумала о матери и о том, что от нее до сих пор нет писем…

Никогда еще в жизни ей не было так одиноко, как теперь на этой скамейке в чужом сквере под чужим небом совсем чужого города, ни капельки не похожего на тихий песенный город со стеклянной водой в медленной речке.

* * *

А дома в почтовом ящике ее ожидали сразу три письма.

Одно было от матери. Мать писала, что страшно соскучилась, что очень беспокоится, что лучше бы все-таки было, если бы Юлька поехала к няне Мане с Любкой и Наташей. Дальше она писала, что они с Василием Леонтьевичем уже смотрели новую квартиру и что она им понравилась. Как только все окончательно выяснится, она даст Юльке телеграмму, чтобы Юлька немедленно вылетала домой, поскольку к моменту въезда и прописки ей лучше все-таки быть дома.

Любка в своем письме ехидно сообщала, что Юлькину законную жилплощадь, как и следовало ожидать, тут же после ее отъезда занял Василий Леонтьевич, и злорадствовала — так Юльке и надо, если она так легко позволила себя с этой жилплощади выжить.

А третье письмо было от самого Василия Леонтьевича. Письмо было почти официальным, хотя он и прикрыл эту свою официальность шутливым обращением «Юленька-дуленька». Он сообщал, что, возможно, квартиру они получат раньше, чем предполагалось, и, как будущий отчим, приглашал Юльку под свой кров.

Вот же сколько хороших людей на свете! И Василий Леонтьевич! И няня Маня! И никто из них еще ни разу не сказал Юльке: «Не живи!» И никто не скажет ей этого, если ей не захочется помнить о застывшем взгляде Егора Витановича…

Поднявшись к себе наверх, она быстро собрала вещи. Собирать-то, собственно говоря, было нечего — она так и не вынимала ни теплых кофт, ни свитера, ни платка из чемодана. Она положила в него зеркальце, расческу, новые туфли, банки с компотом, телеграмму о своем приезде и внимательно огляделась — не оставила ли чего-нибудь такого, что могло напомнить обитателям этой комнаты о ее приезде.

Конечно же, оставила! Взломанный шкаф!