Гюстав Флобер

На следующий после приезда день он принимается за «Простую душу» с воодушевлением, которое удивляет его самого. «Дела идут не блестяще, но все же терпимо, – пишет он госпоже Роже де Женетт. – Я уже пришел в себя, и мне хочется писать. Надеюсь на долгую полосу спокойной жизни. Большего и не следует просить у богов! Да будет хотя бы так! А по правде говоря, моя дорогая старая подруга, я наслаждаюсь тем, что снова у себя дома, точно какой-нибудь мелкий буржуа сижу на своих креслах, посреди своих книг, в своем кабинете, с видом на свой сад. Сияет солнце, птицы щебечут, как влюбленные, по речной глади бесшумно скользят лодки, и повесть моя продвигается. Закончу ее, видимо, через два месяца».[598] Чтобы окрепнуть и запастись настроением для работы, он занимается физическими упражнениями и каждый день плавает в Сене. Чтобы «всколыхнуть болото», он делает резкое движение, которое вызывает боль в левом бедре. Он более осторожно делает «водные упражнения», но не замедляет письма. «Что до меня, то я усердно работаю, не вижу ни души, не читаю газет и кричу в тиши кабинета как одержимый, – пишет он Ги де Мопассану. – Весь день и почти всю ночь я провожу, согнувшись над столом, и часто вижу, как зажигается заря. Незадолго до ужина, часов в семь, я резвлюсь в буржуазных волнах Сены». Он хочет, чтобы его «ученик», как и он, посвятил себя творчеству вместо того, чтобы терять время на женщин легкого поведения. «Советую вам в интересах литературы усмирить свой пыл, – пишет он ему в том же письме. – Берегитесь! Все зависит от цели, которую хочешь достичь. Человек, посвятивший себя искусству, не имеет больше права жить, как другие».[599] Однако время от времени он испытывает чувство сожаления оттого, что не пошел по общему пути. У слуги Эмиля, который женился на Маргарите, горничной Каролины, родился мальчик. Но через несколько дней ребенок умер. Однако, узнав о рождении малыша, Флобер испытывает странную нежность. «Эмиль в восторге оттого, что у него сын, и я понимаю эту радость, которую когда-то находил смешной, а теперь завидую»,[600] – пишет он Каролине.

Если радости семейной жизни пробуждают время от времени мечты (знак старости, думает он), то нравы парижской прессы все больше раздражают его. Когда «Репюблик де леттр» публикует статью о Ренане, полную коварных намеков на личность автора «Жизни Христа», он просит Катулла Мендеса вычеркнуть его имя из списка постоянных сотрудников издания и не присылать ему больше газету. «Пусть не разделяют мнения Ренана, очень хорошо! – пишет он Эмилю Золя. – Я тоже не разделяю его мнения! Но не считаться со всеми его работами, упрекать за рыжие волосы, которых у него нет, и называть его бедную семью прислугой наследников, вот этого я не понимаю! Я принял решение: ухожу с радостью и окончательно от этих низких господ. Их пошлая демократическая зависть мне отвратительна».[601] И Ги де Мопассану: «Какой следует сделать вывод? Отойти от газет! Ненависть к этим листкам – начало любви к Прекрасному. Они по сути своей враждебны любой личности, которая стоит хоть немного выше других. Оригинальность, в какой бы форме она ни проявлялась, их раздражает».[602] Между тем он спросил господина Пеннетье, директора Руанского музея, не может ли тот дать ему чучело попугая. Он пишет сейчас под взглядом такой птицы с изумрудным оперением и стеклянными глазами. «На моем столе вот уже месяц стоит чучело попугая, дабы я мог описывать его с натуры, – пишет госпоже Роже де Женетт. – Это зрелище начинает утомлять меня. Но пока я оставляю его, чтобы сохранился в голове образ».

7 августа он пишет последние страницы повести: «Продолжаю горланить, как горилла, в тишине кабинета, и даже сегодня у меня в спине или скорее в легких поднялась боль, у которой нет другой причины, – пишет он Каролине. – Еще несколько дней, и я взорвусь, как мина. На моем столе найдут мои куски. Но до того нужно блестяще закончить мою Фелисите».[603]