Гюстав Флобер

В начале июля путешественники возвращаются в Александрию, в конце месяца – они в Бейруте. Затем короткими переходами на лошадях добираются до Иерусалима. «Иерусалим – оссуарий, окруженный стенами, – пишет Флобер Луи Буйе. – Все здесь гниет, на улицах дохлые собаки, в церквах – мессы. Огромное количество дерьма и всюду развалины. Польский еврей в кожаном лисьем чепце пробирается в тишине вдоль полуразвалившихся стен, в тени которых караульный турок-солдат курит, перебирая мусульманские четки. Армяне проклинают греков, которых ненавидят латиняне, изгоняющие коптов. Все это скорее грустно, чем смешно».[177] Тем не менее он думает о Христе и представляет, как тот в своем голубом хитоне взбирается на Масличную гору. По его вискам струится пот. Во время посещения Гроба Господня Флобер возмущен коммерческой эксплуатацией религии. «Сделали все, что можно, чтобы превратить святые места в посмешище. Настоящая проституция: лицемерие, алчность, фальсификация и цинизм, а на святость наплевать».[178] Он потрясен, увидев на стене святой гробницы большой портрет Луи-Филиппа, и между тем его трогает то, что греческий священник дарит ему освященную розу: «Я подумал о верующих душах, которым подобный подарок и в таком месте доставил бы удовольствие, и насколько мне все это было безразлично».[179] Посещают также Вифлеем, Назарет, Дамаск, Триполи…

По возращении в Бейрут Флобер понимает, судя по симптомам, что заразился сифилисом. «Вообрази себе, старина, что в Бейруте я подцепил семь язв, которые зажили и остались две, потом они слились в одну, – пишет он Луи Буйе. – Я тщательно лечусь. Подозреваю, что этот подарок преподнесла мне одна маронитка, однако это могла быть и маленькая турчанка. То ли турчанка, то ли христианка, которая из двух? Тема для размышления! Вот одна из сторон восточного вопроса, о которой не подозревает „Ревю де Монд“… Вчера вечером Максим Дюкан, который не целовался полтора месяца, обнаружил у себя две раны, которые, показалось мне, похожи на двуглавую язву. Если это все же она, то он в третий раз с тех пор, как мы в дороге, подцепил заразу».[180]

Он беспокоится, думая о том, чтобы сократить путешествие. Сначала предполагали пересечь Сирийскую пустыню и через Багдад добраться до Каспийского моря. Теперь этот план кажется ему неосуществимым. Кроме того, на непроходимых дорогах полно разбойников и на исходе деньги. Госпожа Флобер умоляет сына вернуться как можно скорее. Она скучает без него и не может больше ждать. Их самих рядом с этой роскошью охватывает чувство ностальгии и угрызения совести: «Если бы ты знала, как хорошо я представляю себе твои ожидания писем. Я вижу сад… дом… тебя, склонившуюся у окна… Я слышу стук щеколды ворот, когда приходит почтальон, и догадываюсь, как ты переживаешь, если писем нет!»[181]

Из Бейрута отплывают на Родос. Прибыв туда, оказываются в карантине – на острове эпидемия холеры. Выходят из лазарета и отплывают в Смирну, затем в Константинополь. 12 ноября добираются до этого города, который кажется Флоберу «огромным, как человечество». Здесь он узнает о смерти Бальзака. «Когда умирает человек, которым восхищаются, всегда грустно, – пишет он Луи Буйе. – Надеялся со временем познакомиться с ним и заслужить его любовь. Да, это был сильный человек, который сумел глубоко понять свое время. Он так хорошо изучил женщин, но, едва женившись, умер».[182]

В честь путешественников мать Бодлера и его отчим, генерал Опик, посол Франции при дворе султана, устраивают обед. Во время разговора Дюкан намекает на возрастающую известность Шарля Бодлера в Париже. Эта ремарка воспринята холодно. Однако в конце обеда мадам Опик отводит Дюкана в сторону и тихо спрашивает: «Вы и в самом деле думаете, что тот молодой поэт, о котором вы говорили, талантлив?»