Гиви и Шендерович

«Лучший свой фокус я приберег напоследок. Вот у меня бутылочка, а в ней волшебный эликсир, и делает он красавца еще краше, мудрого еще мудрее, а благородного — собеседником ангелов. И вот я выпью глоток в доказательство своих слов!».

И он отпил из склянки и чудесно преобразился — ликом стал светел и величествен, а взором грозен, и стал он подобен святым-аутадам, совершающим еженощно обход вселенной, и голос его стал как трубный глас, и так возвысился он, что все стоявшие упали на колени, а сидевшие склонили головы — таков был нестерпимый свет его лика.

И лишь золотых дел мастер Джафар сказал: «Ишь ты, до чего ловки эти факиры отводить глаза правоверным!»

И дервиш оборотился к нему, и сказал: «Коли не веришь, попробуй сам».

«Ишь чего захотел, — сказал Джафар, — такие как ты ловки на руку, и могут подсунуть вместо одного напитка другой, а то ты и вовсе не пил его, а лишь притворился, что глотнул. И ежели ты хочешь сделать мне дурное, то и я не такой дурень, чтобы позволить тебе это».

Дервиш не разгневался, а лишь усмехнулся и обернулся к царевичу, который сидел на своих подушках бледный и слабый, точно поникший нарцисс, что растет из праха влюбленных.

«Или ты тоже думаешь как он?» — спросил дервиш у царевича.

«Твое искусство выше всякого удивления, — почтительно ответил царевич, — и не ведаю я, как удалось тебе это чудо, однако ж, ежели недоверие этого человека тебя оскорбило, я готов загладить его поступок и выпью глоток из твоей склянки».

И он протянул руку и взял склянку, а Джафар подумал: «Вот, неужто он сам отдает себя в руки отравителю? Ну и везет же мне! Или это задумано царем, который любит меня пуще родного сына и хочет возвысить? Ибо этот царевич только и знает, что охать и вздыхать, и никудышный из него вышел бы правитель».

А царевич подумал: «Коли это и вправду яд, ну, так и хвала Господу — я избавлюсь от мучений, ибо не под силу мне видеть торжество этого Джафара! А коли это и впрямь чудесный напиток, так и на то воля Господа!»

И он почтительно взял склянку и отпил из нее, и в его чертах столь явно отразилось внутреннее его благородство, что все всплеснули руками, а Ясмина, сидевшая под своими покрывалами, вздохнула так, что покрывала заколыхались от ее дыхания. И бледность и слабость царевича уже не так бросались в глаза, и всем казалось, что царевич — красивейший юноша из тех, что когда-либо попирали эту землю.