Гиви и Шендерович

Сел на жертвенный камень, спокойно сел, свободно, словно это скамья под кровлей отчего дома, ноги вытянул, так, чтобы удобней было оплести их веревкой — смуглые мальчишечьи ноги в новеньких сандалиях. Болтаются, до земли не достают. Почесал щиколоткой о щиколотку, успокоился, замер…

Что сказать ему — сейчас, вот прямо сейчас, пока есть еще время — что сказать?

«Я люблю тебя».

«Прости».

«Я исполняю волю Его».

Ничего не сказал. Взял нож, рукоять жжет ладонь, лезвие жжет глаза. Словно молния трепещет на запретной вершине, пляшет в пустом небе.

Занес нож.

Обеими руками ухватившись за раскаленную рукоять.

«Как люблю я тебя, один лишь Господь знает. Но иначе нельзя — ибо есть еще одна Любовь. И она превыше».

— В самом деле? — раздался голос.

Откуда-то сзади раздался.

Мышцы свело, не мог остановить замах, всю силу в него вложил, всю, что еще осталась.

Над худенькой шеей остановился нож, точно наткнувшись на невидимую преграду.

— Ну ладно, хватит, — тот же голос из-за спины.

Руки так и не разжал, медленно, медленно повернул окаменевшую спину.

Мальчишка сидит на валуне, худощавый, возраста Исаака. Ноги подтянул, охватил руками, упер подбородок в колени, глядит с любопытством.

В белой рубахе сидит, в нарядном пестром платье, в новеньких сандалиях с медными пряжками.

Выпростал руку, щелкнул пальцами — за спиной, на черном камне зашевелился Исаак, освобожденный от пут.

Смотрел, глазам своим не веря. Горло пересохло. Едва выговорил:

— Ты, Господи?

Мальчишка пожал острыми плечами.

— Лишь Голос Его. Господь — повсюду.

Это — Голос? Те явились в сиянии славы своей, плыли, не касаясь земли, ликом светлы, очами грозны но и ласковы в то же время… А тут — ежели судить по повадкам пастушок, каких много, а ежели по платью, то и господский сын… Всего лишь.

— Ножик-то брось, — деловито сказал мальчишка.

Разжал руки, нож, звеня, ударился о камень, воткнулся в камень, стал торчком, дрожит рукоятью. Ладони все в пузырях, в алых ожогах…

Гордость еще оставалась — распрямил спину, расправил плечи. Проговорил с трудом:

— Господь Сам направил меня. Его теперь хочу слышать — не тебя.

— Да с чего ты взял, что Он захочет с тобой теперь разговаривать? — удивился мальчишка.

Опустил руку, почесал щиколотку под ремешком сандалии. Покачал головой.

— Ах ты… трусливый старый дурень!