Гладиатор по крови

Когда раб подал еду и отошел к стене, чтобы замереть возле нее, Макрон все рассматривал его, время от времени обмакивая ломоть хлеба в дышавшую парком чашу с бульоном. Ему хотелось спросить у старика, что он думает об Аяксе. И что думает о римлянах и греках, решивших нанести поражение бунтовщику-гладиатору и его соратникам. Если он вообще что-то думает о них.

Макрон задумался. Как может раб не думать о восстании рабов, если в городе не разговаривали теперь почти ни о чем другом? Возможно ли, чтобы этот, такой молчаливый, такой сдержанный раб в глубине души таил глубокую, жгучую ненависть к своим господам и стремился примкнуть к восставшим? Не может ли случиться, что он старательно прислушивается ко всем разговорам, свидетелем которых оказывается, дожидаясь возможности бежать и передать информацию Аяксу? А не может ли случиться так, что он таит в своей груди еще более коварный умысел? Ему не потребуется особого труда, чтобы раздобыть яд в достаточном количестве для того, чтобы отравить всех троих, которых он обслуживал за вечерней трапезой.

Макрон посмотрел на свое блюдо с растущим подозрением. Опустив сочащийся подливкой кусок хлеба на блюдо, он повернулся к рабу.

— Эй ты, подойди ближе.

Раб нервно шагнул вперед, глядя по очереди на всех троих римлян, расположившихся на ложах вокруг стола. Семпроний посмотрел на дочь, и Юлия вопросительно подняла бровь.

Макрон утер губы.

— Раб, ты слышал о поражении префекта Марцелла, как я понимаю.

Тот торопливо кивнул.

— Тебя порадовала эта весть?

— Господин?

— Я спрашиваю, порадовала ли тебя эта весть? Ты ведь раб. И как ты воспринимаешь победу мятежников? Она доставляет тебе удовольствие?

Раб потупил глаза и покачал головой.

— Смотри мне в глаза, — потребовал Макрон; раб против желания поднял голову и посмотрел ему в лицо. — Конечно же, ты на стороне тех, кто сделает тебя свободным? Ну? Говори же.

Раб с явной тревогой продумывал ответ. Макрон терпеливо ждал, и тот, наконец, заговорил:

— Господин, я хочу на свободу. Как и многие рабы. Однако у меня есть сбережения, и однажды я сумею выкупить свою свободу. Для меня это единственный способ. Рабы, присоединившиеся к Аяксу, сейчас, может быть, и свободны, однако, я думаю, ими владеет ужас перед возвращением в рабство, перед утратой свободы. Значит, их свобода не настоящая. Когда я, наконец, обрету свободу, я хочу, чтобы она была чиста от страха, так же как я — от рабства… — Умолкнув, он обвел взглядом римлян. — Я сделал свой выбор. Те рабы, что пошли за гладиатором, сделали свой. — Он повернулся к Макрону. — Чего еще ты хочешь услышать от меня, господин?

Задумавшись на мгновение, центурион кивнул:

— Оставь нас.

Раб склонил голову и отступил от стола.

— Он лжет, — пробормотал Макрон.

— А чего ты от него ждешь? — спросил Семпроний. — Откровенного признания в симпатии к Аяксу? Нечестно ставить его в такое положение.

— Быть может. — Макрон отодвинул тарелку.

— Интересно, как дела у Катона? — вступила в разговор Юлия. — Должно быть, он уже в Александрии. Как, по-твоему, отец?

Семпроний задумался на мгновение, а потом кивнул.

— Я бы тоже так сказал, если все сложилось благополучно. В чем нимало не сомневаюсь, — добавил он поспешно, после чего запустил ложку в блюдо и, выудив кусок мяса, отправил его в рот. Лицо его мучительно скривилось. Вскочив на ноги, Макрон шагнул к сенатору, бросив при этом взгляд на раба.

— Господин! Что с тобой? Что случилось?

Движением руки Семпроний остановил Макрона и кивнул. Проглотив кусок, он залил глоток вином.

— Проклятье, мясо совсем не остыло!

Со вздохом облегчения Макрон возвратился на ложе. Деликатно дуя на собственную ложку, Юлия с любопытством посмотрела на него.

— Что с тобой?

— Ничего. Просто подумал… пустяки, — заставив себя улыбнуться, Макрон торопливо переменил тему: — Хорошо бы, чтобы Катон в сей момент сидел на званом пиру у легата Египта и заговаривал ему зубы. Сама знаешь, каков он у нас.

Юлия улыбнулась.

— Да уж, уговаривать он умеет.

При этих словах Семпроний нахмурился, и Макрон невольно расхохотался, не сумев вовремя остановить себя. Какое-то мгновение на лице сенатора еще сохранялось недовольное выражение, однако, в конце концов, сдался и он, присоединяясь к общему веселью. После всего напряжения предшествующих дней и тревожного ожидания появления войска рабов перед зачиненными наскоро стенами Гортины, смех приносил облегчение обоим мужчинам. Когда веселье стихло, Макрон налил сенатору полную чашу вина и поднял свою собственную, произнося тост.

— За Катона. Чтобы сапоги трибуна пришлись ему впору и чтобы он возвратился к нам во главе большого войска…

— Пью за него.

— И я тоже, — подняла свою чашу Юлия. Отпив несколько глотков, она негромко произнесла: — Клянусь богами, мне его так не хватает.

Макрон кивнул. Он не хотел говорить, чтобы не показалось, что он нуждается в товарище больше допустимого. Однако ветеран и в самом деле предпочел бы, чтобы Катон находился рядом с ним во время всей этой лихорадочной подготовки городских стен и их защитников к отражению врага.

Отпив из своей чаши, Семпроний поставил ее на стол.