Гладиаторы

– Раз ты из Фурий, значит, тебя отправят восвояси, – предупредил он. – Они здесь не хотят неприятностей с Магистратурой. Спартак нынче смирный.

– Нет, меня оставят, – уверенно сказал Публибор. – Спартак не прогоняет тех, кто хочет к нему присоединиться.

– У Спартака есть заботы поважнее тебя, – возразил бродяга, ни секунды не смотревший в одну точку. – Вчера он принимал послов Митридата, сегодня у него переговоры с людьми Сертория. Так до тебя ли ему? Эту тоже отправят, – шепотом закончил он, указывая на желтолицую женщину.

– Нечего болтать, – добродушно буркнул один из солдат охраны, вытирая пот под шлемом. – До каждого дойдет черед.

В хижину повели очередную партию. Женщина повернулась к Публибору.

– Тех, кто с каменоломен, они оставляют, – сообщила она как-то торопливо и снова отвернулась, не нуждаясь в ответе. Не переставая качать ребенка, она отняла у него левый сосок и сунула в ротик правый. Ребенок как будто спал, не обращая внимания на ползающих по лицу мух.

– Еще бы не оставлять тех, кто с каменоломен! – воодушевился бродяга, указывая на широкоплечих мужчин с блестящими от пота голыми торсами, сидящих спокойно в углу. – Уж для этаких молодцов дело всегда найдется! А такие, как я, для их Государства Солнца не годятся. Старые ведьмы и подавно. Смотри, у нее грудь, что у дряхлой козы вымя, молока в ней сто лет как не бывало.

Публибору стало так же тревожно, как до того перед воротами.

– Сюда стекается так много народу? – спросил он испуганно.

– Много – не то слово. – Бродяга обвел жестом всю окрестность – поля, горы, море. – Но троим из четырех приходится уходить несолоно хлебавши…

– Я думал, в Городе Солнца найдется место для всех бедных и униженных, – сказал Публибор.

Бродяга скорчил рожу.

– Шутки шутишь? – И снова стал жевать свой хлеб.

Однако все кончилось благополучно. К вечеру Публибор был вызван в хижину вместе с другими новенькими; солдаты забыли доложить, что он пришел из Фурий, и ему, молодому и сильному, разрешили остаться. Он был принят в Луканское Братство. Назавтра должно было начаться обучение военному делу, к тому же его записали в плотницкую бригаду, строившую курятники; но остаток дня оказался ничем не занят, так что новичок отправился бродить по улицам новорожденного Города Солнца.

Все люди здесь были ему братьями, но все до одного оказались ужасно заняты, и ни у кого не находилось для него времени. Он был слишком робок, чтобы самому завести разговор, но с радостью преодолел бы свою робость, если бы кто-нибудь его поощрил. Но поощрения не было. Он задержался у кузницы, где два перепачканных с ног до головы парня примерно его возраста раздували меха, третий, постарше, держал на наковальне раскаленную железку, а четвертый взмахивал над головой тяжелым молотом и со звоном опускал его. От звона можно было оглохнуть, от разлетающихся искр ослепнуть. Публибора радовала мысль, что и кузнецы – его братья. Он вглядывался в их лица, считая, что они должны быть озарены счастьем: ведь они свободны и живут по новому Закону! Но они косились на свою заготовку, как на врага, и помалкивали; кузнец с щипцами сплюнул и выругался. Неужели они не ценят перемену в своей жизни, неужели уже забыли, как жили раньше? Публибор несмело поприветствовал их, в ответ один из четверых оглянулся и безразлично сплюнул. Слюна была черной. Публибор заспешил дальше.

Жилые хижины и палатки по большей части пустовали: время было рабочее. Склады вытянулись по линейке – заостренные пирамиды, ослепительно белые и безрадостно серые на немилосердном солнце. Сараи, мастерские и трапезные были деревянные, из толстых бревен, привезенных на белых буйволах с гор; постройки еще пахли лесом, из стыков текла смола. Публибор свернул на широкую улицу, плавно поднимающуюся вверх по склону; на холме были видны просторные шатры из шкур, и среди них самый большой шатер, под пурпурным стягом на высоком шесте у входа. Публибор остановился, сердце его омыло горячей волной, глаза наполнились слезами. Но подходить ближе не хотелось из-за хмурых толстошеих стражников. Публибор побрел назад.

Снова шел он по улицам, между саманных домов и мастерских, снова заглядывал в лица, ища в них хотя бы лучик радостного возбуждения. В квартале африканцев – чернокожих гигантов с толстыми губами, короткими курчавыми волосами, круглыми незлобивыми глазами – ему улыбались, но хриплых звуков, издаваемых этими людьми, он понять не мог. Сколько же на свете разного люду! Неужто и эти – его братья? Неужто и они мечтают о Государстве Солнца? У них другие боги, другие тела, другие мозги… Один тащил на плече дерево с содранной корой, до того тяжелое, что даже три таких юнца, как Публибор, не сдвинули бы его с места. Гигант остановился, посмотрел на Публибора сверху вниз отчасти дружески, отчасти с опаской. Улица была пуста, солнце жгло по-прежнему.

– Тяжело, – сказал Публибор. – Тяжело?

Гигант величественно указал на горы – решил, наверное, что паренек спрашивает, где растут такие деревья.

– Тяжело, тяжело, – повторил Публибор смущенно и сделал вид, словно поднимает с земли тяжесть.