Гладиаторы

— Ты прав, — ответил Акакий. — Знаешь, за два дня до того, как эти заняли село, моя жена узнала о гибели своего первого мужа и всплакнула. Мы из-за этого поскандалили, и так получилось, что до ее смерти не разговаривали друг с другом… Когда умирала, я умолял ее сказать хоть слово… Не знаю, может, уже не в силах была говорить и потому промолчала или была так обижена… Не знаю…

— Ты вообще какого мнения о Боге?.. Как думаешь, он действительно существует? — неожиданно спросил Дато.

— Не знаю…

— Вот и я не знаю. Прав был Коба, когда говорил: Бог — не нашего ума дело, все равно ничего не поймем, и не стоит его трогать… — сказал Дато и неожиданно закончил. — Хороший ты человек…

— Смеешься?

— Нет, ей-богу… Надо спешить, чтобы до вечера быть на месте… То есть там, куда направляюсь…

— К утру жду, — сказал Акакий.

— Утром буду, — ответил Дато. — Если не вернусь, считай, что меня нет в живых. Но думаю, что приду!

— Льет и льет! — сказал Акакий. — Хорошо, что я соорудил тебе дождевик?

— С понтом под зонтом, а сам под дождем! — ответил Дато. — Это наша городская «поговорка»… Хотя, вы городских не очень-то любите… Соскучился я по городу, очень соскучился. Ну, хватит, чую, начинаю херню молоть, а время не терпит, и если хочу успеть, надо идти… Задумал кое-что, а я себя знаю — пока не сделаю, не успокоюсь. Сейчас придавить бы часов этак на пять, но ты меня знаешь, как пойду — отдохну на всю катушку! Мы все такие — с понтом под зонтом, а сам под дождем!

На шоссейку вышел через двор соседа Акакия. Дойдя до обгоревшего грузовика, оглянулся. С этого места хорошо просматривалось голое пространство между лесом и кукурузным полем. Показалось, что Акакий стоял на опушке леса и махал ему рукой. Дождь барабанил по дождевику, который Акакий скроил из куска целлофана, и он не слышал ничего, кроме этого дробного перестука. Кончилось тем, что сдернул с головы импровизированный капюшон.

Он забыл, когда в последний раз ходил один. Мысль о том, что целый день проведет в одиночестве, настроила на мрачный лад. Но он понимал — если хочет дойти, если хочет справиться с задуманным, ни о чем не должен вспоминать, ни о Кобе, ни о том, что случилось за последние несколько часов. А поэтому отбросил все мысли и просто шел, отключившись и механически переставляя ноги. Единственное, что позволил себе помнить, это десятиминутный отдых через каждые сорок минут ходьбы. И жестко соблюдал установленный режим. Так учил майор: если решил не расслабляться и не терять темп, назначь себе график и ни в коем случае не нарушай — вот лучший способ преодолеть себя.

Какое-то время угнетало чувство неловкости от того, что на руке у него часы Кобы, потом свыкся, а скоро мысли по этому поводу оставили его. Дорога, петляя, шла вниз, что было на руку, поскольку под гору усталость не давала о себе знать, да и курить хотелось значительно реже. На шоссе не выходил, шел лесом, по краю. По совету Акакия, прежде чем обуться в «ботасы», намотал поверх шерстяных носков куски целлофана, поэтому, несмотря на дождь, ноги были сухие. Немного болела ступня, намятая о край лопаты, однако боль не раздражала, так как мешала думать, а это сейчас было самое нужное.

Поначалу он ощущал некоторую неуверенность из-за потери ориентировки на местности, но вскоре все восстановилось, и он окончательно успокоился. Он уже точно знал, что до санатория доберется засветло. Полностью, во всех подробностях восстановил в памяти расположение санаторных зданий. В сущности он уже принялся за осуществление задуманного, не терзаясь сомнениями, уверенно, не торопясь. Увеличивая интенсивность движения, он хотел преодолеть усталость и чувство одиночества, разрушающие волю и выносливость. Первым врагом было все-таки одиночество. Будь он не один, не чувствовал бы такого изнеможения и подавленности.

Чтобы не потерять веру в себя, очень важно было сохранить чувство времени и способность ориентироваться, и это удалось. Уверенность, с какой он шел, спокойно покуривая сигарету, давалась огромным напряжением воли. Сигарета согревала легкие, и он испытывал к ней такое чувство, какое испытывают к близким людям.

После трех привалов, на пути к четвертому, услышал звук машины. Сбросил дождевик, подбежал к краю дороги и залег под деревом. Ни страха, ни волнения не было. Ехал «Виллис», свежевыкрашенный, на новых покрышках и с новеньким тентом. Хорошо отрегулированный мотор ровно гудел. В машине сидели трое с тупо-равнодушными лицами, какие бывают у очень усталых или сутками не спавших людей. У Дато буквально палец задрожал на спусковом крючке от невыносимого желания открыть по ним огонь, чтобы еще раз не то чтобы увидеть, а, скорее, почувствовать, как пули попадают туда, куда целишься.