Гладиаторы

Вздохи Аппия не оказались напрасными — он тут же был награжден внушительным пинком от своей сожительницы. Приятели еще немного поболтали и немного посмеялись, а затем хозяйка пригласила всех в триклиний. Ацилия, однако же, отказалась принять участие в общих развлечениях — она знала, что пирушки у Нориции сопровождаются обильными возлияниями, а возлияния распутством, в то время как ей была нужна трезвость, а там, глядишь, могла понадобиться и бодрость. Наскоро простившись, она отправилась домой.

Весь оставшийся день Ацилия была весела, вернее, взбудоражена, предвкушая наступление ночи. Когда все отравились спать и в доме все стихло, она с нетерпением стала дожидаться храпа своей старой няньки, ночевавшей в ее комнате. Как только Морфей[57] затрубил в свой рог, Ацилия на цыпочках, стараясь не шуметь, отправилась к спальне Марка.

В легкой тунике из тончайшего шелка, она подошла к двери его комнаты и, неслышно отворив ее, просочилась внутрь. К сожалению, Марк не спал, а то бы она попросту прошмыгнула бы к нему в постель. Юноша сидел на ложе, прислонившись к стене, по-видимому, о чем-то думая.

Тяжелые, мрачные мысли не покидали его, но не о себе, нет, не о себе, а о Гнее Фабии… Секст Ацилий уже рассказал ему о том, что в ту самую ночь, ночь его спасения, претор был убит — слухи об этом убийстве с подробностями и догадками, одна нелепее другой, носились по Риму. Все поступки влиятельного всадника, любимца цезаря, начиная с того самою момента, когда он прогнал палача, и кончая убийством конвоиров, казались Марку странными, необъяснимыми, удивительными. Постепенно юноша пришел к выводу, что претора, по-видимому, внезапно посетила добродетель, и он проникся его (наверное, Марк считал, что добродетель — это что-то вроде дубинки судьбы, удар которой способен основательно всколыхнуть мозги). Однако оставалось неясно, что же привело в действие эту самую дубинку, что пробудило Фабия?.. что его возродило?.. что потрясло'?..

Поразил ли Фабия ужас пытки?.. Но к пыткам он был привычен.

Проснулась ли в нем жалость к узнику, такому юному?.. Но через его руки прошло множество людей, среди них немало было и молодых.

Быть может, претора пронзила ненависть к Калигуле, и в этом причина его внезапной помощи?.. Но в чем же тогда причина столь внезапной ненависти?

Причем чувства Гнея Фабия были настолько сильны, что он, не ограничиваясь простым сочувствием, помог Марку бежать, рискуя собственной жизнью и потеряв ее.

Да, вопросы были тяжелы, словно могильные плиты, Марк искал ответы на них и не находил…

Вдруг юноша услышал шелест легких шагов, приближающихся к его кровати. Вздрогнув, он поднял глаза.

Перед ним стояла Ацилия.

— Ацилия?.. Что нужно тебе здесь в такую пору?

Красотка моляще простерла руки (к нижней части тела юноши, надо полагать).

— Твоя любовь, Марк!.. Пожалей меня, ох… ох… о-о-о-о… полюби меня…

Марку показалось, что нечто холодное, липкое, гадкое стремится проникнуть в его душу.

— Что ты, Ацилия!.. Ведь это означает предательство — предательство того, кто приютил меня. Твой отец, узнав обо всем, проклянет меня!

Ацилия решила изменить тактику — взять крепость не уговорами (не только уговорами, но тараном. Руки ее опустились и уперлись в бока, в дальнейшем же они принимали положение в зависимости от смысла ее слов.

— Отца не бойся — он ничего не узнает, да и стоит ли мужчине бояться того, кого не боится слабая женщина?

Марк опустил глаза.

— Я не боюсь твоего отца, а боюсь своего предательства… пусть даже твой отец не будет знать о нем, но будет знать о нем моя совесть. Тебе ведь известно, что по обычаю предков девушка может подойти к мужу только с согласия отца.

— Но я уже не гожусь в жрицы Весты!

Подобное откровение могло повергнуть в ужас любого благонравца (как, впрочем, и любого ханжу) — слова Ацилии понял бы любой римлянин, ибо все римляне знали, что Веста требует от своих жриц целомудрия.

Марк не нашелся, что ответить, — да и разве есть слова, которые смогли бы утихомирить расходившуюся похоть?.. Ацилия немного подождала. Как только ей стало ясно, что надежды ее на сегодняшнюю ночь рухнули, так тут же сущность ее женская высохла, а глаза увлажнились. Ацилия заплакала.

— Теперь я вижу, что ты не любишь меня, тебе даже не жаль меня… Ты любишь только себя, ты жалеешь только свою совесть, и ласкаешь ты только ее…

Марк молчал. Отвергнутая красотка вышла, еле сдержавшись, чтобы не наделать шумных глупостей, — это было бы совсем некстати; в сердце ее полыхал гнев. Ее выгнали, как какую-то липкую потаскушку из тех, что предлагают себя в лупанариях! А ведь она так полюбила его!.. Ах он негодяй, подлец!.. Ах он… он…

Ацилия была слишком богата, чтобы продавать себя, но слишком бедна, чтобы не продаваться. И вот ей впервые отказали. Что же может испытывать женщина, чью любовь отвергли, кроме ненависти?..