Гладиаторы

В десяти шагах от того места, куда Марк сбросил Тита, стояла крытая деревянная беседка, вся обвитая плющом. У двери ее на низком постаменте раскорячивался мраморный тритон на мраморном дельфине. В руке тритон держал трезубец, занесенный над мраморной змеей у его ног: наверное, скульптура изображала борьбу моря, представляемого тритоном, и суши, представляемой змеей, за пространство. Трезубец был не мраморный, но медный, и зубья его, возможно, были острые…

Кривой Тит шевельнулся, собираясь ползком добраться до тритона. Но тут его остановил дурной крик какой-то птицы, напоминавший кашель. Крик этот раздался совсем рядом: Титу показалось, что источник его находится прямо над ним.

Кривой Тит медленно повернул лицо кверху: шум, поднятый им, как оказалось, разбудил павлина, облюбовавшего для сна толстую ветку и в самом деле прямо над ним. Павлин теперь недовольно таращился на него, слегка покачиваясь со сна. Тит замер. Павлин курлыкнул еще раз, уже спокойнее, и Тит почувствовал, как по шее его растеклось что-то теплое. В нос ему ударил едкий запах птичьего помета. Тит не шевельнулся.

Павлин не подавал больше признаков жизни, и Тит, прождав не менее четверти часа, медленно пополз к тритону. Не успел он проползти и двух шагов, как под ним треснул сучок. Проклятая птица оказалась на редкость чуткой, не чета курицам, с которыми она состояла в родстве: дикий вопль павлина разнесся над убаюканным ночью садом. На этот раз павлин не ограничился одной трелью: недовольный, что его сон потревожили, он спрыгнул с ветки и побежал вглубь сада, продолжая вопить.

Тит лежал не шелохнувшись; ни жив, ни мертв. Прошло немало времени, пока негодный павлин замолчал. Между тем, однако, никто не появлялся среди деревьев, не было слышно и хлопанья дверей, так что Тит решил, что ему повезло: наверное, к крикам павлина обитатели дома уже привыкли. Теперь путь к тритону был свободен. И Тит, извиваясь, пополз…

Зубья трезубца и в самом деле оказались острыми, причем выполнены они были с острыми гранями. Одна из граней показалась Титу наиболее подходящей, и он, должным образом изогнувшись, стал тереть о нее свои путы. Прежде всего он, понятно, хотел освободить руки…

Тут Тита ждала одна неприятность: оказалось, тритон сжимал трезубец некрепко, и поэтому когда Тит с усилием надавливал на грань зубца, трезубец колыхался, издавая громкий скрип (наверное, медь трезубца в каком-то месте терлась о мраморную руку тритона). Оставалось надеяться только на то, что этот скрип не будет услышан, ведь оставили же без внимания обитатели дома крики вздорной птицы…

— Ты слышишь? — раздался вдруг мужской голос совсем рядом.

Кривой Тит замер, похолодев. Голос этот донесся из беседки, до которой он мог бы дотронуться рукой, если бы руки его не были связаны.

— Ты чего? — томно спросила женщина.

— Какой-то скрип…

— Не думаю, что это тритон занимается любовью со своей змеей. Наверное, ветер поднялся, вот деревья и заскрипели…

После непродолжительною молчания:

— И то верно. Эх, давай-ка еще разок… — Мужчина тяжело задышал.

— Что, мое снадобье действует?

— Еще спрашиваешь…

Из-за двери беседки послышался ритмичный скрип, быстро нарастающий: можно было всерьез опасаться за целостность кровати, на которой подняли такую возню. Тит понял, что сейчас его не слышат, и принялся быстро тереть своими веревками по грани зубца. Но вот в беседке застонали, закричали, кровать судорожно скрипнула в последний раз — и установилась тишина. Пришлось прекратить свое занятие и Титу, хотя полосу плаща, которой были обмотаны его запястья, ему удалось перетереть едва ли наполовину.

Вскоре за дверью раздалось:

— Клянусь всеми демонами преисподней, ты и в самом деле знатная мастерица! Двенадцать раз за одну ночь…

— А я что тебе говорила? Зелье из мужской плоти тридцати кобелей способно даже хлюпика превратить в геркулеса.

— Но ты говорила, что это ненадолго?

— Одной порции этого снадобья хватит тебе для того, чтобы ты мог чувствовать себя Приапом неделю.

— Всего-то?

— Но потом ты сможешь угоститься этим моим волшебным напитком еще раз, я ведь не отказываюсь готовить его для тебя в дальнейшем… Только помни: более десяти порций кобелиного молока принимать опасно, можно и помереть ненароком. А уж сморщишься, как старый гриб, наверняка.

Пояснение мужчину не обрадовало:

— Тьфу ты, пропасть!.. Ну да ладно, мне больше десяти порций и не потребуется, скорее всего я обойдусь двумя-тремя… Как только я с помощью Мессалины одолею Палланта и займу его место, твоя отрава мне будет ни к чему.

— А ты, однако, откровенен…

— Только с тобой. Ведь ты не побежишь к Палланту продавать меня: не хочешь же ты, чтобы он узнал, кто приготовил снадобье, лишившее его полгода назад мужской силы. Кстати, оно здорово помогло мне: если бы Палланту удалось забраться в постель к Мессалине, как он того хотел, то о том, чтобы одолеть его, нечего было и думать.

Тит, дрожа, силился сообразить, что же означало все им услышанное. А то, что ему случайно удалось подслушать нечто важное, было очевидно.