Гладиаторы

— Сенаторы в большинстве своем, конечно же, подлецы и трусы, — сказал Каллист. — Но найдется еще немало глупцов, в том числе и среди воинов, которые думают, что сенат — хребет государства, тогда как хребет государства не сенат, но ты, божественный… Раз ты, цезарь, приказываешь мне советовать тебе, то я бы посоветовал тебе немного подождать — скоро все убедятся в никчемности сената, и вот тогда можно будет расправиться с сенаторами!

Ну что же, может, ты и прав, — проговорил Калигула, начиная успокаиваться. — Пусть сенаторы пока поподличают! Завтра я даже готов принять их делегацию — самых глупых из них, тех, которые придут просить за Публия Сульпиция. Я покажу им, что значат они для Рима и что означаю я!.. А теперь оставь меня, я хочу отдохнуть (император зевнул). Ну а вы… (Калигула сонливо посмотрел на рабов, которые еще находились в комнате.) Принесите мне вина да уберите эту падаль…

Калигула показал на валяющегося на полу скрюченного евнуха.

Глава десятая. Аудиенция

Поздним вечером, накануне того дня, на который была назначена встреча Калигулы с сенаторами, из Остии вернулась Цезония.

Быстро прошла утомительная ночь. Утро застало божественных супругов за легким завтраком, после завтрака император вздумал поразвлечься — прямо в опочивальню, как это уже бывало не раз, был приглашен любимец Калигулы, актер Мнестер, накануне хваставший своей новой пантомимой.

Был конец ноября. Погода стояла довольно прохладная и пасмурная, поэтому в громадном камине горел огонь, бросая отблески пламени на посеребренные барельефы, которые украшали стены комнаты, да на блестящий пол из каррарского мрамора. Император и Цезония, его четвертая жена, возлежали на ложе, покрытом шкурами леопардов.

Цезония Милония была женщиной пышной, но настолько, что вряд ли могла считаться красавицей, — ее формы расплывались, лишая фигуру привлекательной упругости, будто какое-то вот-вот готовое сбежать тесто. Она была слишком ленивой для чувств, будь то любовь или ненависть, зависть или жалость, признательность или мстительность. Калигула любил ее за то, что, равнодушная к его безумствам, она всегда была готова к его любовным утехам. К подданным своего взбалмошного супруга Цезония не испытывала, подобно ему, презрения, однако не проявляла и ни малейшего уважения, нередко позволяя себе невинные шалости. Наблюдая за кривляньями Мнестера, она ела крупные вишни, лежавшие перед ней на большом серебряном блюде, и, выплевывая косточки, пыталась попасть ими в лысину прославленного мима.

Знаменитый актер представлял суд Париса. По греческой легенде, сын троянского царя, Парис, был назначен отцом богов Зевсом судьей в споре трех богинь: Афины, Артемиды и Афродиты, которые никак не могли решить, кто же из них прекраснее. Мнестер своими телодвижениями изображал поочередно то богинь, каждая из которых превозносила свои достоинства, то раздумывающего и колеблющегося Париса. Победу одержала Афродита, пообещавшая ему в жены прекрасную Елену. Радость Париса, показанная мимом, выражалась в глупо растянутых, будто улыбающихся губах, да во вздыбившейся ниже пояса тунике. Августейшие супруги весело смеялись.

В этот момент вошел раб, доложивший, что прибыли сенаторы, которые добиваются немедленной аудиенции.

Калигула нахмурился. Опять эти наглецы хотят ему навредить — помешать его отдыху! Они являются ни свет ни заря, когда им вздумается, вместо того, чтобы смирно ждать, когда он прикажет им явиться, да еще и (гляди-ка!) осмеливаются требовать приема! Эти глупцы воображают, что они чего-то еще значат, что они на что-то еще способны, кроме как слащаво льстить, ползая перед ним на коленях, да злобно шипеть у него за спиной. Ну ничего, он-то посбивает сейчас с них спесь!

Получив милостивое разрешение Калигулы, вошли сенаторы, которых было не менее сотни.

Впереди всех шел Бетилен Басс, видный сенатор, старательно пытающийся всем своим видом изобразить, какое для него счастье лицезреть развалившегося на ложе императора.

— Привет тебе, о божественный! Привет тебе, трижды консул! Привет тебе, государь! — как будто радостно прокричал он и под приветственные возгласы сенаторов поцеловал руку Калигулы, которую император брезгливо протянул ему.

Затем Бетилен Басс продолжал:

— Мы молим тебя, цезарь, помиловать Публия Сульпиция, старейшего из нас. Подлый Тит Навий оклеветал его! Вспомни, государь: Публий Сульпиций выделил десять миллионов сестерциев на твой победоносный поход в Германию, Публий Сульпиций пожертвовал два таланта золота на украшение твоего храма и храма Друзиллы[50]. Так разве мог он хоть единым словом оскорбить тебя, своего императора, он, который так любит тебя?.. Пощади его, смилуйся!

Сенаторы разразились криками отчаяния и бросились к ногами Калигулы.