Гладиаторы

Фесарион посмотрел на Сарта и обомлел — египтянин уже успел потянуть с блюда сочную ляжку и теперь откусывал от нее…

Ляжка не остановила Сарта. За ней последовали: пирог, сыр, рыба — куски и куски, и все изрядной величины. Фесарион тяжело вздыхал, уста его бездействовали — наверное, афинянин рассчитывал своим примером заразить Сарта быстрее, нежели пища могла бы его насытить.

— А что же ты? Уже наелся? — прошамкал с набитым ртом египтянин немного погодя.

— Ну, если я могу насытиться теми кусками, которые ты отправляешь в свой рот, то наелся, и уже давно, — хмуро сказал Фесарион. — Но зачем ты пришел? Думаю, не только для того, чтобы съесть мой обед?

Сарт наконец-то удовлетворился столом — он протер руки и губы какой-то тряпкой, лежавшей на столе (наверное, она служила Фесариону салфеткой) и, ни мало не смущаясь недовольством афинянина, назидательно произнес:

— Хорошая пища врачует тело, хорошее дело врачует душу. Раз мне завтра предстоит испить горькое лекарство очищения души — рисковать жизнью, отбирая жизнь у тирана, — то сегодня я должен, по крайней мере, укрепить свое тело. Кроме того, не забывай — смерть Калигулы несет очищение нам обоим (очищение от подлости страха, пресмыкательства, униженности), в то время как горечь врачевания достанется вся, без малого, мне одному. Ведь ты почти что ничем не рискуешь, кроме этого «почти что», без которого не обойтись… Итак, Фесарион, значит, решено — завтра?..

— А я, честно говоря, думал, что ты пришел сказать мне, что наше дело не состоится, — уныло прогнусавил Фесарион. — Коли сенаторы сумели даже вытащить преторианца из тюрьмы (ты, конечно, уже слышал об этом), то убить Калигулу им не составит особого труда, стоит только немного подождать…

Сарт едва не бросился на афинянина с кулаками (во всяком случае, именно так показалось самому Фесариону) — египтянин резко вскочил, отбросил стол, который обязательно упал бы, если бы не был сильно перекошен в его сторону.

— Неужели ты не способен не быть рабом?! — вскричал египтянин. — Неужели тебя всего разъела язва рабства, не оставив ни единого здорового кусочка? Неужели ты умер для свободы? Неужели кровь твоего отца, которую пролил Калигула, не палит огнем твою душу? Неужели те поклоны, которые ты отбиваешь тирану, не впиваются в тело твое, словно крючья палача?

— Да я не отказываюсь от нашего плана, нет, что ты, — поспешно ответил Фесарион с некоторой толикой испуга. — Просто мне подумалось, что тебе будет труднее осуществить его, нежели сенаторам — ведь тебя могут даже не допустить к Калигуле.

— Меня пропустят к нему, можешь не сомневаться. Я найду, что сказать, — произнес спокойнее Сарт.

— А если император не соизволит завтра посетить комнату Муз?

— Что же, значит, будем ждать другого раза. — Тут египтянину пришло в голову, что, задавая вопрос, Фесарион, возможно, не столько беспокоился о Калигуле, сколько о судьбе ножа, который он должен был подложить под ковер комнаты Муз. — Что же касается той вещички, которую я дал тебе, то, если она останется не использованной, ты сможешь забрать ее обратно вечером: ведь вы, насколько мне известно, убираетесь в императорских покоях по два раза на день. (Фесарион согласно кивнул). Итак, — продолжал египтянин, — значит, договорились: завтра в комнате Муз под ковром у правой ножки императорского кресла я буду искать тот предмет, что передал тебе. А теперь прощай — мне надо кормить моих зверей. Да поможет нам Юпитер!..

— Да, да, — тихо промямлил Фесарион и опустил глаза.

Сарт поспешно вышел, чтобы удержаться от искушения взбодрить афинянина, нашлепав его по его обвислым щекам.

* * *

Утро следующего дня пробудило Сарта теплом и светом жизни. Египтянину показалось, что оно шепнуло ему: «Я ведь нравлюсь тебе, так стоит ли тебе делать то, что ты задумал, рискуя жизнью — рискуя расстаться со мной навсегда?»

«Навсегда я расстанусь с тобой, если струшу, если дрогну сегодня — тогда ты не будешь мне нужно больше, — мысленно ответил Сарт. — Я не смогу ощущать тебя, любоваться тобою, презирая себя. Нет уж, я не сверну…»

Сарт прошел в ту часть дворца, которая прилегала к покоям императора, и стал внимательно прислушиваться к гомону прислуги. Египтянин ожидал, что кто-нибудь невзначай скажет о Калигуле, что тот, мол, развлекается в своей любимой комнате Девяти Муз, и вот какой-то раб мельком заметил, что видел, как Калигула вместе с музыкантами и певцами проследовал туда…

Сарт тут же шагнул в приемную. За большим дубовым столом там сидел один из секретарей Калигулы, его вольноотпущенник Метрувий — именно он мог пропустить или не пропустить к императору. Счастливчикам Метрувий давал в сопровождающие раба и золоченую пластинку с изящным рисунком — то был пропуск. Кроме Метрувия, в приемной находились четыре преторианца.

— Привет тебе, Метрувий, — сказал Сарт, прикрыв за собой дверь. — Я хотел бы немедленно повидать императора…

— Императора? А что там у тебя? — вяло спросил Метрувий, видно, уже заранее собравшись отказать. — Цезарь принимает сегодня, но не могут же его беспокоить все подряд!