Цель насильственного удержания мирных жителей в Ленинграде заключалась в том, чтобы усилить давление на людей, лишенных самого необходимого — прежде всего продовольствия. Именно на этом строил свою защиту фон Лееб, который утверждал, что отданный им приказ полностью согласуется с практикой ведения военных действий. На процессе по делу руководства вермахта в 1948 г. фон Лееб оправдывался тем, что в военной истории много примеров блокады — так, в Первую мировую войну весьма эффективной была континентальная блокада Германии английским флотом. Она имела следствием гибель от болезней, связанных с голодом, 300 тысяч гражданских лиц в Германии{639}. Но обычно блокаду и осаду применяют для того, чтобы вызвать сдачу крепости, а не для осуществления геноцида, как это имело место в отношении Ленинграда. На обвинение в геноциде фон Лееб сказал: «Гитлер поставил нас, старших офицеров, в тяжелое положение, из которого не было выхода: следовать его приказам означало нарушать международное право. Не выполнить его приказ — значит попасть под обвинение в неповиновении перед лицом врага. Сделать что-либо большее — это мятеж»{640}. Аргументы фон Лееба убедили суд. Поскольку увеличение давления на Ленинград и в самом деле могло бы ускорить капитуляцию города с 200-тысячным гарнизоном и оборонными предприятиями, судьи признали, что фон Лееб не совершил военного преступления и не нарушил действовавших тогда законов войны{641}. Для сравнения — в окруженном сербами Сараево в 1992–1995 гг. (блокада Сараево продолжалась дольше, чем блокада Ленинграда) не было военных объектов и армии, а целью осады была этническая чистка, что международным судом было расценено как преступление.
В итоге следует констатировать, что преступная политика немецких военных имела место при блокаде Ленинграда, но сам приказ на ее осуществление исходил от верхов. Жестокость немцев стала неизбежным следствием задачи, которая перед ними была поставлена. Во время блокады речь шла не столько о военной операции, сколько о том, чтобы, щадя силы группы армий «Север», блокировать трехмиллионный город и уморить население голодом. Здесь речь шла скорее об осознанной идеологии геноцида, а не о средстве добиться определенной военной цели. Насколько это понимали солдаты 18-й армии, установить сложно. С одной стороны, солдаты были заняты своими боевыми задачами. С другой стороны, встречаются указания, что солдаты и офицеры 18-й армии подозревали о возможных попытках прорыва голодных людей из блокированного города и не представляли себе, как их можно будет остановить: стрелять по безоружным детям, старикам и женщинам они не хотели. Впрочем, внутренняя организация города была столь жесткой, что ни о каких голодных бунтах и речи не было. В принципе, такую же судьбу Гитлер готовил и мирному населению Москвы и Сталинграда.
«Нравственность развивается в истории и под влиянием исторических причин. Если она в данный момент такая-то и такая-то — то только потому, что условия, в которых живут люди, не дозволяют, чтобы она была иной, и доказательством этому служит то, что она меняется вместе с изменением этих условий и только в этом случае».