«Гладиаторы» вермахта в действии

Характерное для всякой войны исключительно напряженное психологическое состояние и ожесточение, а с другой стороны — вседозволенность, ежедневно порождали на войне ситуации, которые невозможно было объективно оценить и в тылу, и по прошествии времени. Молодым солдатам на Восточном фронте казалось, что они борются за «великое дело», тем более что обещанной легкой победы добиться не удалось и началось кровопролитное и упорное противостояние с достойным соперником, обладавшим высокой боевой моралью, часто восхищавшим своей изобретательностью, неприхотливостью и простотой. Свою жестокость на Восточном фронте солдаты вермахта часто рассматривали как ответную реакцию на жестокость своего противника, или как проявление патриотизма, или как месть за своих товарищей, или как проявление солдатского товарищества, как борьбу за жизнь своих товарищей, за солдатский коллектив. Вероятно, так оно чаще всего и было, поэтому вермахт следует считать более объектом развития, жертвой развития, а не частью нацистской идеологической машины. При этом не следует забывать о том, что давление тоталитарной системы испытывало не только общество, но и армия — во время войны нацистская военная юстиция приговорила к смерти около 15 тысяч солдат вермахта^{507}.

Также при анализе ситуации на Восточном фронте следует учитывать, что все это происходило в суровых климатических условиях, в районах часто малонаселенных или вовсе пустынных, и чем дальше развивалась война на Восточном фронте, тем более тяжелыми и примитивными становились ее условия, что оказывало воздействие на солдат, способствовало «варваризации» войны^{508}. В статье с характерным названием «Царили обычаи и правила, как в Тридцатилетнюю войну» немецкий историк Йоган Хюртен на материалах биографии генерала Готхарда Хайнрици описывал условия войны на Восточном фронте. По его мнению, сами эти условия своей примитивностью и суровостью порождали жестокость и бесчеловечность. Хайнрици, будучи старым кайзеровским офицером и прошедшим военную социализацию в Пруссии, воспитывался в глубоко консервативной среде. В 1914 г. он принимал участие в преследовании отступавших из Восточной Пруссии русских войск. Молодого офицера поразило безжалостное и бессмысленное разрушение русскими солдатами хозяйственных построек; это подтвердило в его глазах представление о «варварстве» русских. С 1942 г. Хайнрици командовал армией на центральном участке Восточного фронта. С фронта он писал жене, что непохороненный труп русского солдата служит ему ориентиром в ежеутренних прогулках по свежему воздуху. Хайнрици, консерватору и христианину, и в голову не приходило, что погибшего солдата все же следует похоронить…^{509}Для Хайнрици и многих других немцев Россия оставалась страной с глубоко чуждой, отсталой, неевропейской культурой, чужим, неведомым миром, с обитателями которого нельзя обращаться, как с европейцами. Это отношение к «Востоку» со временем все более накладывалось на процесс нарастающей нацификации армии, который начался еще до войны; в тяжелейших условиях Восточного фронта вермахт превратился в армию Гитлера^{510}. Даже такой образованный и консервативный военный, как генерал Блюментритт, в 1941 г. писал: «История войн России показывает, что русский солдат чувствует и думает, как полуобразованный азиат». Генерал Эрих Гепнер, осужденный за участие в заговоре 20 июля 1944 г., писал в приказе по своей 4-й танковой группе (после захвата Минска преобразованной в 4-ю танковую армию): «Эта война должна привести к уничтожению современной России, и поэтому ее следует вести с неслыханной жестокостью, особенно не следует щадить носителей большевистской идеологии»^{511}. Зимой 1941–1942 гг. вермахт, будучи не в состоянии реализовать до этого момента успешную стратегию блицкрига, вынужден был воспринять точку зрения Гитлера, что это идеологическая война, война не на жизнь, а на смерть, война, требующая полной внутренней мобилизации и фанатизма. Фанатизм, разумеется, призван был компенсировать отсутствие технического превосходства вооружений вермахта над вооружением Красной армии.