«Гладиаторы» вермахта в действии

Еще более жуткое впечатление оставляет описание советского «способа» разминирования минных полей, которое запечатлел немецкий солдат в письме домой: «Большие плотные массы людей маршировали плечом к плечу по минным полям, которые мы только что выставили. Люди в гражданском и бойцы штрафных батальонов двигались вперед, как автоматы. Бреши в их рядах появлялись только тогда, когда кого-нибудь убивало или ранило разрывом мины. Казалось, эти люди не испытывают страха или замешательства. Мы заметили, что тех, кто упал, пристреливали комиссары или офицеры, которые следовали сзади, очень близко от жертв наказания. Неизвестно, что совершили эти люди, чтобы подвергнуться такому обращению, но среди пленных были офицеры, не сумевшие выполнить поставленной задачи, старшины, потерявшие в бою пулемет, и солдаты, чье преступление состояло в том, что они оставили строй на марше… И все же почти никто из них не жаловался на подобное обращение… Никто не был готов признать, что поставленная задача могла быть невыполнимой, а приговор — несправедливым»^{352}. В какой-либо западной армии солдаты просто отказались бы идти на минные поля и добились бы судебного разбирательства по этому поводу, а в советской армии знали, что жаловаться на начальство — гиблое дело. Что значит рядовой боец в армии, где маршалы бьют по лицу генералов, генералы — полковников, а командиров дивизий расстреливают без суда перед строем. Конев предпочитал вразумлять подчиненных палкой. Нельзя себе представить, чтобы Эйзенхауэр дал в ухо Патону, а Манштеин расквасил нос своему начальнику штаба Буссе (как это сделал Конев начальнику штаба Калининского фронта, будущему маршалу М. В. Захарову)^{353}.

Естественно, что если рукоприкладство имело место среди высших командиров, оно было и в армии. Офицер советского Генштаба Н. Г. Павленко признавал, что «поскольку в низших звеньях командования Красной армии было много командиров с низкой культурой и столь же низкими профессиональными качествами, то плохо понятые требования Дисциплинарного устава стали вырождаться в частое рукоприкладство. Этой позорной болезнью заразились даже старший и высший командный состав»^{354}.

Генерал Александр Васильевич Горбатов, командир 226-й стрелковой дивизии, вошедшей в состав 38-й армии генерала К. С. Москаленко, вспоминал, что бои на Северном Донце были исключительно тяжелыми. В день наступления, 4 марта 1942 г., была необычайно сильная по тем южным местам пурга, в двадцати шагах ничего не было видно. Командиры взводов не видели своих людей, роты и батальоны были неуправляемы, поэтому наступление захлебнулось. Командарм Москаленко не нашел ничего лучшего, как обвинить Горбатова в предательстве, спросив его, не Гитлеру ли тот служит^{355}. Визиты руководства Генштаба к Сталину в кризисных ситуациях были крайне тягостными. А. М. Василевский вспоминал, что не успевали они переступить порог кабинета Сталина, как тот разражался гневными и грубыми упреками в адрес Генштаба. После таких грубых нападок никакого доклада не получалось^{356}.

Ради давления на генералов Сталин прибегал к уловкам: вызывал перед большими совещаниями младших офицеров Генштаба и уточнял с ними положение на фронтах, запоминал некоторые детали и названия деревень. Затем при встречах с командующими фронтов и армий он удивлял их своей осведомленностью, спрашивая о том, кем занята та или иная деревня — иногда офицеры этого не знали; это доставляло Сталину возможность упрекать их в незнании положения дел. На такую удочку мог попасться и Жуков, который, временами руководя двумя фронтами, мог и не знать, кем занята та или иная деревня^{357}. Сталин даже специально сталкивал своих командиров, чтобы лучше контролировать ситуацию. Для этого был создан весьма странный институт представителей Ставки на фронтах. Эти представители часто руководили операциями за командующих фронтами. К этой неопределенности Рокоссовский, к примеру, относился неодобрительно^{358}.