Гладкое личико (сборник)

Но Люся вдруг открыла для себя, что жизнь многообразна и состоит не только из интеллектуального труда. Есть много других профессий и способов выражать себя. И все интересно. И надо быть снобом, чтобы ценить одно и обесценивать другое.

– Вкусно? – спросила Люся.

– Когда серединка сыта, краешки играют... – Фернандо захохотал и подмигнул, на что-то намекая.

Он ел руками. Его руки и рот блестели от жира.

Люся поднялась, чтобы дать ему бумажную салфетку. Но салфеток не оказалось на месте. Наверное, они кончились. А может, она переложила их в другое место. Но вот куда? Люся стояла и раздумывала.

– Сядь, – ласково приказал Фернандо. – Поговорить надо.

– Ну говори...

– Нет, барашек. Ты сядь.

Люся села.

– Значит, так. Давай поженимся...

Фернандо посмотрел пронзительно, и Люсе показался знакомым этот взгляд, но она не вспомнила: откуда.

– А зачем? – Люся покраснела.

– Как это «зачем»? – удивился Фернандо. – Я тебя соблазнил. Склонил к сожительству. И, как порядочный человек, я должен на тебе жениться.

– Вовсе не должен. Я не девушка. Ты не лишал меня невинности. У меня было много мужчин.

У Люси действительно было много мужчин: до мужа и при муже. Но предложение ей сделали только два раза в жизни: муж и Фернандо.

– Ты не девушка, – согласился Фернандо. – Одинокая женщина. Заболеешь, стакан воды некому подать. И мне уже сорок. Определяться надо. А то болтаюсь, как говно в проруби. На сухомятке живу.

– Но я старше тебя, – осторожно напомнила Люся.

– Старше, моложе – какая разница. Нам же не детей рожать. У меня есть сын. Усыновишь моего сына, будет и у тебя.

– А сколько ему лет? – спросила Люся. Она знала, что у Фернандо в Воронеже есть ребенок.

– Через четыре месяца восемнадцать.

– В восемнадцать не усыновляют. В восемнадцать можно самому иметь детей.

– Если через месяц распишемся, то все можно оформить.

– А зачем это надо? – не поняла Люся.

– У тебя будет полная семья: муж, сын. Будешь заботиться о нас, а мы о тебе.

Как хорошо, как просто и незатейливо он рассуждал. У Люси на глазах выступили слезы. Последнее время она вообще стала слезлива.

– Но почему именно я?

Люсе казалось, что у Фернандо может быть широкий выбор. Во всяком случае, в своем кругу.

– Потому что ты барашек. Я тебя люблю.

Как просто и хорошо он сказал. Люся задумалась, глядя в стол. В гости она, конечно, с ним не пойдет и показывать никому не будет. Но, в сущности, кому показывать? Кто ей нужен, кроме него. Да и она – кому нужна. После смерти мужа все друзья куда-то подевались, кроме Нины. Муж был интересный человек, а Люся – просто человек.

– Не знаю, – созналась Люся.

– Стесняешься. Рылом не вышел, – догадался Фернандо. – Книжек мало прочитал.

Он действительно книг не читал. Клал кирпич и забивал гвозди.

– Ну подумай, – разрешил Фернандо. – Решай. А иначе я тебя бросаю. Я себя тоже не на помойке нашел.

Он ушел и не обнял на прощание. Как бы обиделся.

Люся включила телевизор, села в кресло. От рюмки вина и от пережитых впечатлений у нее кружилась голова. По телевизору шла реклама мебели. Эта мебель сплелась в ее сознании с какими-то коридорами. Люся заснула перед телевизором и слышала бубнящий голос диктора, голос Фернандо, его высокий смех. Должно быть, Фернандо хорошо пел.

Вечером пришла Нина, открыла дверь своим ключом. Увидела, что Люся кемарит в кресле, и отправилась на кухню мыть тарелки. По количеству тарелок она поняла, что были гости, и поняла, кто именно. Ненависть закипела в ней бурыми парами. Нина пустила тугую струю воды.

Люся проснулась от шума падающей воды, от грохота тарелок. Она догадалась, что пришла Нина, и услышала через стену ее настроение.

Нина не разделяла ее последнего увлечения, и это осложняло дружбу.

В последнее время у Люси появилось глухое безразличие к людям. Но это еще не все. У нее появилось безразличие к себе. Единственное, что она для себя делала, – это мылась и ела. Все остальное как получится. Утром часто спрашивала себя: что ты будешь сегодня делать? И сама себе отвечала: НИ-ЧЕ-ГО. И целый день ничего не делала, замирала во времени, как муха в янтаре... Но явился Фернандо, и как будто зазвенел колокольчик. Не мощный колокол, а крохотный колокольчик, как на шее у козы. Звякает, зовет. И уже не думаешь о смерти, а думаешь о жизни. Да просто ни о чем не думаешь: живешь, и все.