Glaeddyv vort, beanna (GV, b) (СИ)

Обладатель отнюдь не модельных ног заулыбался самой беззубой улыбкой, какой только мог. Кажется, попади он в наш мир, то стоматологи-экспериментаторы бы с радостью бы потерли руками. Его рот представлял собой подробную иллюстрацию к цинге или самой жуткой форме кариеса. И мистер «самая стремная улыбка года», улыбаясь во все свои минус тридцать зубов, спросил:

— Это ты баба того ведьмака, который короля убил?

Размышляя, я ли это, машинально согласилась с его выводом.

— Хы-хы, значит тебя казнят скоро, да? Хыыыы, — его улыбка стала еще более мерзкой. К ней добавилось нечто противно-похотливое. Меня передернуло и, если бы было чем, то непременно бы стошнило бы прямо на ноги громилы.

— А что? Хочешь передать приветик покойным родственникам? — в моих словах играла злость. Есть у меня такая реакция: каждый раз, когда мне говорят, мол, Аника, тебя скоро казнят, я начинаю сердиться. Интересно, почему?

— Не, я это… не хошь перед смертью с мужиком побыть, а? — он расплылся в окончательно довольной улыбке, не самым тактичным образом подводя меня к уже закравшимся в голову подозрениям на его счет.

— Слушай, товарищ, иди-ка ты дорогою добра, — пожалуй, стоит быть вежливой хоть немного.

— Че? — парень явно не понял цензурного посыла, пришлось немного расшифровать:

— Нахуй иди, говорю.

— Слышь, ты чо, типа, самая дерзкая, а? — улыбка сползла, наконец-то, а лицо неудавшегося плейбоя перекосило. — Че ты, блядь? Ща на пол повалю и все, не рыпнешься у меня.

— Ну-ка, тихо, — рядом с входом появилось заспанное усатое лицо охранника. Возможно, наши перетирания вытащили его из объятий Морфея, где в своих мечтах он пас овец на лугу подальше от вони и преступников. — Чуча, отойди от дамы, пока я палкой по спине тебя не огрел. Велено её не трогать и быть любезными до усеру. Так что отойди в другой угол и спи там, ублюдок.

Несостоявшийся герой-любовник Чуча отошел, сел чуть ли не с противоположной стороны камеры, к паре каких-то разбойников и затих. Я же пододвинулась поближе к выходу, чтоб, в случае чего можно было хотя бы вдоволь покричать и не дать поспать охраннику. Я очень мстительна — если велено быть вежливыми, могли бы и в одиночную камеру посадить. Там максимум вши и тараканы, а не злобные беззубые насильники с непонятным именем и еще более непонятной рожей.

Разбойники и Чуча о чем-то зашуршали. До меня доносились только отдельные слова: татуировка, карта, охрана, но я решила не вникать в их сложные планы. Мало мне, что ли, приключений. И так влипла, по самое не хочу. И снова не по своей воле.

Я попадаю в неприятности постоянно и всегда — стоит просто выйти на улицу. Если где-то на чью-то голову решит упасть кирпич — я точно знаю, что это будет моя черепушка. И всегда, все равно, попадаюсь. Может быть, это карма. В прошлой жизни я была злым человеком и вместо того, чтобы переродиться в баобаба, стала самым большим неудачником. Мастером попадать в передряги разного калибра. От таких невеселых мыслей захотелось немного пореветь, но понимание того, что Чуче и остальным мои слезы доставят только радость, убедила в бессмысленности действий. Самое простое, что я могу сейчас сделать — это сесть и ждать развития событий. Чем я, собственно, и занялась.

По прошествии трех или четырех часов наступил рассвет. Через решетчатую бойницу камеры начали пробиваться первые солнечные лучи, немного освещая помещение и распугивая скопившихся внутри бацилл. Запели какие-то очень хриплые соловьи, вдалеке даже проорал местный пернатый будильник — петух, возвещая окружающих о начале нового трудового дня. Вместе с солнцем просыпалась и тюрьма. Начали появляться новые караульные, ходить туда-сюда и стучать дубинками по решеткам камер. От этого просыпались обитатели этого подземелья — от бродяг до вшей. Где-то сбоку послышалась какая-то возня.

Открылась тяжелая дверь, скрипнув так, словно в другой жизни она мечтает быть расстроенной скрипкой.Охранник, который до этого сторожил нас только своим храпом, вытянулся по стойке смирно и нелепо попытался отдать честь. В отделение бодрой походкой прошел Роше, вполне выспавшийся, но не очень довольный, и еще два каких-то человека. Если судить по их одеянию, это были люди из его личного отряда. Вернон остановился перед камерой и тоном, не предвещающим ничего хорошего произнес:

— Только не думай делать глупостей, Эмергейс. Сейчас на тебя наденут наручники, и мы пойдем… поговорим. Любое твое лишнее движение будут расцениваться как побег.

Я вздохнула и встала. Голова немного прошла, но не настолько, чтобы можно было чувствовать себя свежей и отдохнувшей. Скорее, состояние было таким, словно по мне прошлось стадо мигрирующих мамонтов.