Глаголют стяги

— Да что они больно величаются-то?.. — потихоньку, в уголках начали говорить русские дружинники. — Они на Русь без портков пришли. И конницу-то только у нас наладили… И хошь тех же свеев взять — пущай покажут они нам у себя хошь единый город, который с Киевом нашим вровень стать мог бы!..

— А знамо дело… — поддерживали со всех сторон. — Было время, когда хозары на наших полоняниках ездили, запрягши их, как вола или лошадь, а теперь хозара сама нам дань платит!..

— Старики сказывают, — вмешивался третий, которому тоже хотелось сказать о Руси что-нибудь гордое, — как пришли впервые к нам хозары. «Платите нам дань», — говорят… Подумали наши и решили дать по мечу от дыма… Ну, пришли те к кагану своему и хвалиться стали, что доискались-де новой дани в лесе, на горах, над рекою Днепрскою. И показали ему — мечи. И старцы хозарские подумали, подумали да и говорят кагану: «Княже, недобрая то дань! Мы доискались её саблей, которая остра с одной стороны, а это меч, который остёр с обеих сторон… Смотри: не пришлось бы нам платить дани им!..» На то и вышло…

Загрохотали, опёрлись на мечи, подбоченились:

— Мало ли их на Русь наскакивало, а где они теперь? Погибоша аки обры, как говорится…

— Ты только клич кликни по всей Руси: Волгу вёслами раскропим, Дон шеломами весь вычерпаем!..

И иноземные варяги чувствовали все острее, что почва из-под ног у них уходит, и потихоньку потянули вон. Князь и его советники осторожно отобрали из них тех, которые повернее, наградили их, дали им города в кормление, а остальных Володимир отпустил в Царьград: в гвардии императоров давно уже был варяжский отряд. А перед отходом их он послал царю тихонько грамотицу небольшую: «Вот идут к тебе варяги. Не держи их в городе: сотворят и тебе зло, как здесь. Разведи их розно, а сюда на Русь не пускай ни единого».

Володимир со своими богатырями вернулся из победоносного похода на ятвягов. По случаю этого было назначено всенародное молебствие перед Перуном. Кияне зорко следили теперь, чтобы эти баламуты-нововеры никаких козней не чинили и вместе со всею Русью поклонялись бы богам её. И вдруг заметили, что двое варягов, отец и сын, занимавшиеся торгом на Подоле с землёй греческой — таких гостей звали гречниками — на жаризну не пошли. Возбуждённые кияне сразу осадили их двор.

— Почему не вышли вы на жаризну всенародную?

— У нас свои боги… — весь бледный, обняв сына за плечи, отвечал варяг с высокого крыльца. — Вас никто не неволит кланяться чужим богам, и вы никого не невольте…

Но ему не дали долго разговаривать. Толпа яростной волной всплеснула на высокое крыльцо и через несколько мгновений уже волочила, остервеняясь всё более и более, два окровавленных, изуродованных трупа по двору и тащила пожитки.

— Добре!.. — кивнул своим чубом Володимир, когда гридни донесли ему об этом. — А теперь собирайтесь, детишки, на почестный пир: надо подвиги ваши ратные восславить… А там скоро и в полюдье идти. Уж потрудимся…

И скоро высокая гридница княжая зашумела весёлым пиром. Князь сидел в переднем углу, а вокруг него пили чубатые, уже русские богатыри его, которых и сам он искал повсюду, Русской земле наизберечь, а себе на вспоможенье, и которые и сами уже шли к нему, стольному князю, со всех сторон. Был тут и Порей-полочанин, ростом словно и не величек, а ноготок остёр: его меч кусал ядовито, как змея, и не было от него человеку спасения; и был тут и Емин-новогородец, разгульный и шумный, и Сирко Благоуродливый из славного Галича, больше похожий на чудище из сказки древлей, чем на человека, и славный Рохдай, и Тимоня Золотой Пояс, доспехами веденецкими блистающий, и Ратибор с Поморья, весь исколотый и изрубленный, и мужики-заолешане, которые за семерых ели и никогда словно насытиться не могли… Не мало было и совсем молодых петухов, которые задорно клали голову за землю Русскую… И всякий сидел там, где хотел, — у князя Володимира доброе присловье было: кто до молодцов дородился, тот сам себе место найдёт…

А у окон косящатых Боян, певец знатный, с гуслярами своими приютился. Голос у него был не сильный, но чистый и звонкий, как лесной ключ, и князь никак не мог досыта наслушаться его. А как складывал он песни свои — камень, и тот заплачет!.. Правду, знать, старики говаривали, что певца добра милуют боги…

И поднял старый Блуд турий рог, в золото оправленный:

— Дружина пьёт за тебя, княже!.. Да пошлют тебе боги многие лета…

Низко поклонился Володимир дружинникам своим.

— Пью за дружинушку мою хоробрую!..

И, закинув назад чубатую голову, он допил всё, что оставалось в роге Блуда, — за братство, за любовь, за здоровье. Отказаться от такой здравицы не мог никто и ни под каким предлогом. И крепко крякнул: «Ну и мёд!..»

— А вот что это, дружинники, значить должно, — вдруг поднялся с конца стола басовитый голос славного Рохдая, — что князь заставляет свою дружину деревянными ложками хлебать?.. Гоже ли это дружине княжеской?

— Верно!.. — со смехом поддержали витязи. — То русскому имени поруха… Скуп, скажут, в Киеве князь сидит.

Володимир, смеясь, стукнул кулаком по столу.