Гламорама

— Нет, — говорит он, энергично мотнув головой.

— Уверен?

— Об этом позаботилась вторая группа, — говорит он.

— Гм-м… — Я затягиваюсь сигаретой и отбрасываю ее в сторону.

— Могу ли я быть вам еще чем-нибудь полезен? — спрашивает он.

Я задумываюсь.

— Да нет, наверное, нет.

— Тогда спокойной ночи.

Водитель захлопывает дверцу, через которую я только что вышел, и обходит вокруг машины, направляясь обратно на водительское место.

— Постой! — окликаю его я.

Он оборачивается.

— Ты знаком с парнем по имени Фред Палакон?

Водитель какое-то время смотрит на меня, затем отворачивается, словно потеряв ко мне всякий интерес.

— Понятно, — говорю я. — Ну и ладно.

Я открываю ворота, которые автоматически закрываются за мной, и иду через темный сад под звуки REM-овской «How The West Was Won», а в доме в некоторых окнах загораются огни, но это никак не объясняет происходящего. Задняя дверь, которая ведет на кухню, слегка приоткрыта, и когда я прохожу в нее и закрываю за собой, следует серия электронных попискиваний. Я неуверенно перемещаюсь в пространстве — на первом этаже никого нет, никаких следов съемочной группы, все безупречно чисто. Я достаю бутылку «Evian» из холодильника. Концовка «Крепкого орешка 2» беззвучно крутится на гигантском телевизионном экране, пробегают титры, затем лента начинает автоматически перематываться. Я смахиваю кружки конфетти с огромной светло-зеленой софы и ложусь на нее, ожидая, когда появится кто-нибудь, время от времени посматривая на лестницу, ведущую к спальням, внимательно прислушиваясь, но слышу только шуршание перематываемой ленты и затихающие звуки песни REM. Я пытаюсь представить себе Бобби и Джейми вместе в постели, возможно, в компании Сэма Хо, и меня пронзает острая боль, но потом и это мне становится безразлично.

Сценарий лежит на кофейном столике, рассеянно я поднимаю его, открываю на случайной странице, натыкаюсь на забавную сцену, в которой Бобби утешает кого-то, дает мне таблетку ксанакс, я рыдаю, люди одеваются для того, чтобы идти на какую-то вечеринку, забавная реплика в диалоге («А что, если ты превратишься в полную противоположность самому себе?»), и тут мои глаза смыкаются. И мне чудится, что я слышу тихий голос режиссера, который командует: «Засни!»

2

От краткого беспамятства, лишенного снов, меня также пробуждает чей-то тихий голос, который говорит: «Камера!» (хотя, когда я оглядываю гостиницу, я никого в ней не обнаруживаю), и я встаю с софы, замечая, что сценарий, который я читал перед сном, куда-то исчез. Я подбираю бутылку «Evian», делаю из нее большой глоток и отправляюсь с ней в бесцельное путешествие по дому, проходя через помещения, в которых за то время, что я спал, кто-то выключил свет. В кухне я останавливаюсь, не зная, что мне делать дальше, и тупо смотрю на холодильник так долго, что мне кажется — прошел целый день, пока у меня за спиной не раздается странный шум — резкий удар, как будто что-то упало, сопровождающийся чем-то похожим на сдавленный стон, и тут же плафоны в кухне тускнут на мгновение, загораются и вновь тускнут.

Поскольку декорация освещена теперь по-новому, я замечаю в коридорчике, примыкающем к кухне, дверь, которую я никогда до того не замечал, — теперь из-под нее льется яркий свет. Верхняя ее часть занавешена вставленным в рамку рекламным плакатом Calvin Klein: Бобби Хьюз на пляже, без рубашки, в белых плавках Speedo, невероятно загорелый и мускулистый, не замечает стоящую рядом практически нагишом Синди Кроуфорд, потому что он смотрит прямо в камеру, прямо на тебя. Привлеченный плакатом, я провожу пальцами по стеклу, закрывающему его, дверь медленно поворачивается на петлях, и моим глазам предстает лестница, усыпанная конфетти, и тут же изо рта у меня начинает идти пар, потому что кругом стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает, и тогда я начинаю спускаться вниз по лестнице, вцепившись в ледяные перила. Еще один удар, снова отдаленные стоны и мигание ламп.

Спустившись под землю, я оказываюсь в коридоре с голыми стенами, и когда я вытягиваю руку, пальцы мои задевают холодный кирпич, из которого они сложены, и я иду по нему, напевая — тише, тише, не шуми, голоса кругом слышны[114], — и так я дохожу до другой двери, завешанной еще одним плакатом Кельвина Кляйна, на котором — еще одна пляжная сцена с Бобби, гордо демонстрирующим свой брюшной пресс рядом с проигнорированной красоткой, и в мгновение ока я стою перед ним, пытаясь понять, что означают странные звуки, которые записаны на внезапно ставшим невероятно тихим саундтреке. Я вижу ручку, которую, очевидно, мне следует повернуть, а повсюду по бетонному полу разбросаны кружочки конфетти.