Глас бесптичья

Елена не спала всю ночь. Страшные мысли об одиночестве обуревали её, не давали забыться, не позволяли отдохнуть. Сердце тяжело билось в груди, и глаза девушки снова и снова увлажнялись слезами. Несколько раз за ночь Елена вставала и торопливо прохаживалась по комнате. Будто одержимая какой-то мыслью, она приближалась к туалетному столику, смотрела в зеркало, словно пытаясь разглядеть собственное отражение, потом шла к письменному столу, брала перьевую ручку, что-то черкала на шершавой бумаге, сминала листок и снова плакала. Проделав этот странный ритуал несколько раз, Елена утомилась, упала на кровать и, наконец, заснула.

Следующее утро, как и ночь, не принесло ничего хорошего. Помимо гнетущих воспоминаний о собственном испорченном празднике, сцене в зимнем саду и извинениях перед гостями, Елене пришлось вынести тяжёлый разговор с Арвидом. Мужчина никогда не отличался пониманием и теперь, несмотря на искреннюю любовь к дочери, желал преподать Елене урок. Он явился в девятом часу, постучал в дверь и вошёл. Его лицо, казалось, не выражало ничего определённого, однако, девушка заметила, что в морщинах, собравшихся на лбу и щеках, притаился скрытый гнев. Решив вести себя как можно спокойнее, дочь поздоровалась, обняла и поцеловала отца, но мужчину это не тронуло.

— Сядь, — строго сказал Арвид, и Елене пришлось повиноваться. Страх раскалённым металлом заструился по жилам.

— Что же ты делаешь? — патетически начал Хауссвольф. Он расположился на краю кровати, взявшись рукой за деревянное основание балдахина. Девушка села на стул и повернулась к окну, боясь смотреть на разгневанного отца. Теперь её взгляд цеплялся за голубые шторы, иногда уносился далеко за пределы дома и двора, касался соседних зданий, редких деревьев, чахлых и жалких, умирающих в смоге столицы. Небо сегодня было светло-серым, и осень, уже лишившись своего ещё наполовину летнего очарования, предстала перед девушкой холодной мешаниной листьев, слякоти и грязи. Елена поёжилась. Обернувшись, она заметила на столе несколько бумаг, которые исчертила ночью. На них проглядывались попытки что-то нарисовать, ни то Евгения, ни то себя. Так или иначе, наброски отражали хаос, бушевавший вчера в девичьей душе и бушующий там до сих пор.

— Я? — сказала Елена. — Я всего лишь разговаривала с Евгением Раапхорстом, если ты об этом.

— Не лги! — вдруг вскочив и зацепив ногой край ковра, вскричал Арвид. — Не смей! Мне всё известно, ты это знаешь и, тем не менее, нагло врёшь! В кого ты превратилась! Бессовестная! Я думал устроить тебе праздник, ты же не только едва не лишилась чести в глазах общества, уединившись с мерзавцем Раапхорстом, но и меня опозорила! Теперь обо всём известно Клариссе Девильман, она видела вас, и думаю, в будущем воспользуется этим.

— Мы обвенчаемся, — тихо промолвила Елена, побледнев и преисполнившись уверенности. — Девильман тогда сможет говорить, что хочет, но ты не пострадаешь. Я люблю Евгения, а он меня. Всё будет честно…

— Что? — округлив глаза, прохрипел Хауссвольф. — Ты… Да как… Ты… Дрянь!

В мгновение мужчиной овладел чудовищный кипучий гнев. В приступе забытья, хозяин дома подлетел к дочери, замахнулся и отвесил ей звонкую пощёчину. Девушка коротко вскрикнула и, словно подрубленная, рухнула на пол. Её лицо с красной отметиной от руки отца скрылось в ковровом ворсе.

— Никогда моя дочь не станет женой эовина. Я говорил это вчера и повторяю снова. Если ты ещё раз предпримешь попытку опорочить своё и моя имя, мне придётся лишить тебя наследства. И тогда делай, что хочешь.

Елена заплакала. Слова отца превратились в пустой набор звуков, и в душе девушки всколыхнулись боль и обида.

— Столько достойных мужчин вокруг, а тебе Раапхорста подавай! Вот, к примеру, сын Верде. Чем не жених? — снова вскричал Арвид. — Он же и подарок передал! Всё складывается отлично!

— Откуда… — с трудом произнося слова, спросила Елена. — Откуда ты знаешь? Граф запретил тебе говорить…

— О, не тревожься, Верде такой человек, что не способен долго хранить им же созданные тайны. Всё выложил, с потрохами! Его сын заинтересован тобой. Он долгое время жил в Лейтриге, но сейчас вернулся и желает жениться. Верде любезно порекомендовал тебя, — ответил Хауссвольф. Он снова взглянул на дочь, и отошёл к двери.

— Посиди, подумай, — наставительно сказал мужчина. — Пару дней из дома я тебя не выпущу, но если увижу, что ты образумилась, отвезу к Верде. Общение с его сыном будет полезнее, чем с Раапхорстом. К тому же, он более выгодная и приятная партия для тебя. Ведь Раапхорст лишь учёный, а о его родословной и говорить не приходится. Он эовин, сын бунтаря, а сын Верде — будущий граф и довольно перспективный политик. Это о многом говорит.