Глас народа

Отхлебывая из фужера по капельке, он плавно, но вместе с тем энергично и ловко поворачивал шею, орудуя ею, как ладно пригнанным и безошибочным инструментом. Знакомых лиц оказалось немало. Он точно выхватывал их из толпы, привычно отмечал и фиксировал, внимательно провожал глазами. Вот группа вальяжных функционеров, не только откликнувшихся на приглашение, но и почтивших своим присутствием, вот очень популярный артист с лицом государственного мужа, похожим на бронзовую медаль, вот насупленный издатель – редактор независимого органа мысли, вот плотный хирург в генеральском мундире, вот генерал Кривоколенов в отлично сшитом черном костюме, вот знаменитая балерина с лебяжьей шеей, со скорбным ликом и странно вывернутыми ногами и много других, хорошо известных по телевидению и газетам.

Со стороны Герман Лецкий казался почти отсутствующим и расслабившимся, но впечатление это было не только поверхностным, но и обманчивым. Завтра, когда старуха Спасова нальет ему чашечку черного кофе, тогда он и отпустит себя. Старуха осведомится своим хриплым, простуженным басом: «Ну как, попрыгун? Людей посмотрел, себя показал? Всласть нагляделся на истеблишмент? Да, мир, в котором соблазн греховен, устроен изначально неверно. Сочувствую тебе от души». Он рассмеется и тоже скажет что-нибудь схожее, вольтерьянское, с достойным диссидентским оттенком. Но нынче и здесь он не просто кайфует, не просто наблюдает Москву, жующую, пьющую и фланирующую, производящую ровный гул, он чувствует себя на работе.

Он ненамеренно и не задумываясь автоматически отмечал на лицах приглашенных гостей некое общее выражение – неуходящую напряженность. Укрыть его не могли ни улыбки, ни возбуждение, ни приветливость. И это общее, точно резинкой, стирало различие между ними, больше того, стирало различие между мужчинами и женщинами. Лецкому чудилось, что он видит один непомерно разросшийся лик с застывшей на нем неясной ухмылкой. Только на считаные мгновенья эта громадная физиономия вдруг распадалась на множество лбов, множество губ, щек и носов, на лысины, седины, кудряшки. От этого становилось тревожно и даже чуть страшно, не по себе. Он подсознательно избегал столкнуться с собственным отражением в зеркальном стекле – вдруг не узнает? Увидит такую же гримасу.

– Кого разыскиваете сегодня? – спросил его немолодой мужчина, хозяйски оглядывавший толпу. В его снисходительной интонации Лецкому, сколь ни странно, почудилась некая ревнивая нотка.

– Он нас не видит, не замечает, – царственно протянула женщина. – Мы не попали в поле зрения. Вознесся, сразу видно, вознесся.

Это была безусловно эффектная, чуть полноватая блондинка лет сорока – сорока двух, угольноглазая, большеротая, с грозно раздвинутыми ноздрями. Супруг ее – Павел Глебович Гунин, «столп юстиции», как писал о нем Лецкий, веско согласился с женой:

– Вознесся, вознесся, рукой не достать.

– Вот и вы за Валентиной Михайловной, – Лецкий воздел протестующе руки, – с какого рожна мне возноситься? Ни в чем не замечен, ни в чем не повинен, не рекордсмен и не шоумен, не автор песен, подхваченных массами, и даже – не народный избранник.

– Все впереди, – сказал Павел Глебович. – А на ловца-то и зверь бежит.

– Готов служить, но какой же я зверь?

– Звереныш, – негромко сказала Гунина.

Лецкий не спорил. Пусть будет так. Гунин обрисовал суть дела. Маврикий Васильевич Коновязов, лидер недавно созданной партии под звучным именем «Глас народа», нуждается в таком человеке, как Герман Анатольевич Лецкий. Мобильном, напористом, с острым пером. И фонтанирующим идеями.

Сам Лецкий об этом проекте слышал и не придал ему значения. Партии возникали нередко, но исчезали ничуть не реже, а если они, бывало, задерживались на политическом ристалище, то выглядели как тяжкий брак, сил не хватает даже на то, чтоб сбросить надоевшую ношу.

Однако предложение Гунина, обычно державшегося в сторонке, само собой, не могло быть случайным. Стало быть, партия «Глас народа» понадобилась серьезным людям и пользуется их покровительством. В чем смысл ее возникновения – забрать ли чьи-либо голоса или отдать их третьей силе – это, в конце концов, несущественно. Но то, что Гунин к нему обратился, и то, как он о нем отозвался, было и приятно и лестно.

– А вот и сам Маврикий Васильевич, – Гунин отечески улыбнулся. – Сейчас мы вас сведем воедино.

Приблизился очень тощий шатен, сурово дожевывавший тарталетку. Он настороженно озирался. Гунин представил Германа Лецкого.

– Тот самый талантливый вепрь прессы, который вам жизненно необходим. Вы в этом сразу же убедитесь.

Гунина поддержала мужа и усмехнулась:

– Звереныш прессы.

– Рад встрече, – произнес лидер партии. – О вас и впрямь хорошо отзываются.

Когда они остались вдвоем, он озабоченно продолжил:

– Надеюсь, вы человек азартный. Без этого делать в политике нечего.

– Я не политик, но я азартен, – весело откликнулся Лецкий.