GLASHA. История скайп-школы

«Он что, бросает меня?! – пронеслось в голове. – Такую классную? Практически королеву! Быть такого не может! Весь бомонд города час назад пел мне дифирамбы, а тут какой-то, – я на миг запнулась в своем описании и вдруг поняла, что на каблуках я выше его, – малограмотный недомерок дает МНЕ от ворот поворот? Да как он смеет! Козел! Я сто таких найду прямо завтра!»

– Ну что ж, прощай! – взмахнула я головой и гордо удалилась.

Наверное, надо было извиниться, может быть, даже встать на колени, просить прощения. Часто я задавалась вопросом: а могла бы я что-нибудь изменить тогда, в тот вечер, или все повороты судьбы уже были начертаны в моей книге жизни?

На следующее утро я написала Аслану письмо, в котором было всё: и мольбы о прощении, и признания в любви, и посыпание головы пеплом. Даже каменная статуя с острова Пасхи не осталась бы равнодушной к моему посланию.

Но Аслана не было дома, дверь открыл Марат.

Увидев меня, он поморщился и сквозь зубы процедил:

– Пожалуйста, избавь меня от выяснения ваших отношений, мне бы в своих разобраться.

Я попросила только передать письмо брату. Он недовольно скомкал его и сунул в карман.

Я ждала ответа. Но ничего не происходило. Прошел мой день рождения, наступил Новый год. Потом я купила билет на поезд и уехала в Москву.

И вот спустя три года я опять стою перед дверью в знакомую квартиру. Сердце колотится, но я решительно нажимаю на звонок. Марат совсем не изменился: тот же колючий взгляд, по-прежнему недовольное лицо…

– Привет, хорошо выглядишь. А Аслан женился, уехал домой, уже и дочка родилась. Он очень счастлив. Кстати, – он порылся в тумбочке, – вот и письмо твое. Я не передал, извини…

***

Последний раз я видела Аслана в сентябре 2004 года – по телевизору, в эфире о захвате бесланской школы. В толпе окаменевших от ужаса родителей заложников вдруг мелькнуло его искаженное горем лицо.

«Уже и дочка родилась, – зазвучал у меня в ушах голос Марата. – Он очень счастлив».

Три дня я безотрывно следила за новостями. К счастью, в списке жертв знакомой фамилии не оказалось.

Жизнь в Москве,

v

.2.0

К счастью, связи Марины помогли мне довольно быстро восстановить паспорт, и я вернулась в Москву.

Водителем троллейбуса, который вез меня на вокзал, оказался Лешка, мой одноклассник.

– Катька, счастливого пути и передавай привет индийским раджам! – громогласно возвестил он, высаживая пассажиров на конечной. Видимо, накануне пообщался со Светкой.

Поезд тронулся, и привычные очертания Родины-Матери пронеслись перед окнами. Впереди были сутки пути…

***

По приезде в Москву я оставила вещи в квартире гостеприимной тети Оли на Ордынке и пошла в кадровое агентство, название которого встретилось мне по дороге с вокзала. Документы у меня были в порядке, имелась и медицинская книжка.

Вскоре меня вызвали на собеседование. На диванчике сидел приятный мужчина в очках с тонкой оправой. Он искал няню для своего сына.

Я вежливо поздоровалась и держалась уверенно.

– Ма нишма? («Как дела?») – вдруг спросил он с улыбкой на иврите.

В моей памяти вдруг сами собой всплыли строчки из еврейского журнала «Лехаим», который раздавал мой приятель с Тверской. Тот самый, который призывал уехать в Израиль, приближая приход Мессии на святой земле.

И я совершенно неожиданно для себя ответила:

– Беседер! («Все в порядке!»).

Уголки губ моего визави удивленно поднялись.

«Ну что ж, эту девушку мы берем, – весело сказал он. – Больше нам никого искать не надо».

Так я стала няней двухмесячного Семочки.

Лева и Лена Зильберштейн, его родители, были удивительной семьей.

Начать хотя бы с того, что именно Лева познакомил россиян с йогуртами. В девяностые он купил линию для их производства. Я помню ту эйфорию, которую я испытала, впервые попробовав этот чудесный продукт. Казалось, что вкуснее содержимого этих разноцветных коробочек ничего быть не может…

Кроме йогуртов, у бизнесмена было хобби для души. В маленькой музыкальной студии он записывал диски начинающих исполнителей, в частности своего земляка Олега Митяева.

Я видела барда только один раз, но Лева общался с ним плотно.

Однажды он принес мне новый диск Митяева:

– Послушай. Это тебе.

Завороженно я внимала звукам и строчкам, лившимся из динамика:

«Уж, наверное, ягоды спелые,

Нам не видно в окно палисад,

А в палате стерильные, белые

Стены розовым красит закат.

Но леченье идет без усердия,

А зачем? Мне осталось дня три.

Погоди-ка, сестра милосердия,

Посмотри на меня, посмотри.

Посмотри на меня, некрасивого

(Я и раньше-то был некрасив),

Посмотри, я прошу тебя, милая.

Что ж ты плачешь, губу прикусив?

На Ордынке, у церкви в безветрие

Нам болтать бы с тобой до зари.

Ах, Катюша, сестра милосердия,

Посмотри на меня, посмотри…»

Помимо «моего» Семочки, у четы Зильберштейнов была семнадцатилетняя Олюшка. Меня они приняли как вторую дочку. Подробно расспросив о моей жизни, решили, что мне обязательно надо учиться: пока Семочка еще маленький, я буду готовиться к поступлению вместе с Олюшкой.