Глашенька

До Феодосии ехали больше суток, и жара все это время стояла такая, к какой Глаша у себя в северных краях не привыкла, да и в Москве она такой жары не видала. Из поезда выгрузились потные, невыспавшиеся, вдобавок оказалось, что машина, о которой Миша твердо договорился в совхозе, их почему-то не встречает и добираться до Насыпного придется своим ходом. Искупаться, прежде чем отправляться в этот «свой ход», почему-то не сообразили, а потом уж только удалялись от моря в местность жаркую, степную, поросшую сухой и пыльной травой. Вдобавок пришлось трижды пересаживаться на разные автобусы, потому что на прямой рейс не было билетов, а последние три километра до места и вовсе шли пешком, сгибаясь под тяжестью рюкзаков.

Во всем этом ничего страшного, конечно, не было. Ну подумаешь, жарко, пыльно, рюкзаки будто камнями набиты, но ведь Крым же, и впереди что-то новое, интересное!

Крым был для Глаши вместилищем особенных тайн. Он был переполнен историей, весь из нее состоял, античность соединялась в нем со всеми войнами, которые за него велись, и со всеми стихами, написанными на его горячих берегах.

Она шла по пыльной дороге и то думала о Херсонесе – призрачно-прекрасном мертвом городе, который стоит где-то здесь над морским обрывом, – то вспоминала простые, но отмеченные таинственной силой слова Чехова: «Огни Ялты поразили меня больше всего»…

Но лишь тонкий и пронзительный запах сухих трав каким-то непонятным образом свидетельствовал о том, что все это было именно здесь. В остальном же все, что происходило с нею, происходило как-то обыденно и, хотя Глаша боялась даже потихоньку произносить это слово, – довольно бессмысленно.

Дело было не в бытовых трудностях. Отсутствие смысла было связано с чем-то другим. Но с чем? Глаша не понимала.

Это ощущение только усилилось, когда после долгих, до самой ночи переходов и переговоров наконец устроились в общежитие для сезонников, которое представляло собою щелястый сарай, стоящий на отшибе, и особенно на следующее утро, когда совхозный грузовик привез их на виноградники.

Кривые, мелкие, какие-то разрозненные кустики тянулись, казалось, до самого горизонта. И вправо они раскинулись, сколько взгляда хватало, и влево. К этим некрасивым растениям совсем не подходило чудесное название «виноградная лоза». И виноград на них рос мелкий – может, просто потому, что еще не созрел? Как бы там ни было, таким виноградом не только наесться было нельзя, несмотря на Мишины уверения, но невозможно было его даже попробовать.

– А как же его собирать? – удивленно спросила Наташа Семиреченская, Глашина соседка по общежитской комнате в Москве. – Он же еще не вырос!

– Кто тебе сказал, что его собирать надо? – как ни в чем не бывало пожал плечами Миша. – Сейчас катаровку делают, а собирать только недели через две начнут, да и то не эти сорта, а ранние. Не волнуйся, домой увезешь сколько захочешь.

Выяснилось, что каждое лето Миша устраивается в совхозную контору, где его бабушка работает бухгалтером, потому и знает все тонкости выращивания винограда и работы сезонников.

В катаровке ничего хитрого не было: надо было просто отрезать у корней виноградных лоз лишние отростки. Бригадир Тамара Ивановна, очень спокойная и молчаливая женщина, показала, как это делается, выдала каждому по секатору для работы и развела всех по назначенным им делянкам.

Эти делянки оказались так обширны, что казалось, будто каждый остался на винограднике в одиночестве. Во всяком случае, Глаше именно так и показалось: она не видела вокруг ни единой живой души.

Она двинулась вдоль первого ряда. Работа была, конечно, нехитрая, но, как выяснилось уже через пятнадцать минут, совсем не легкая, потому что отрезать корешки надо было либо согнувшись, либо на корточках, либо вообще ползком, и именно в таком положении приходилось передвигаться от куста к кусту, по шажку в минуту и по километру в день.

«Стыдно, если не выдержу, – стиснув зубы, говорила себе Глаша; пот заливал ей глаза. – Что я, неженка? И тут ведь… не шахта… воздух… свежий».

К полудню уговорить себя считать воздух именно свежим, а не раскаленным, каким он и являлся, было уже невозможно. К счастью, в конце виноградного ряда появилась Тамара Ивановна и объявила, что рабочий день окончен. Что Глаша не успела сделать и половины нормы, бригадиршу нисколько не огорчило.

– Ничего, милая, научишься, – сказала она.

Тамара Ивановна была немногословна и доброжелательна, но радости от этого не было никакой.

«Зачем я сюда приехала?» – с недоумением подумала Глаша.

Она так устала, что ей даже есть не хотелось. Глаша вообще была малоежка, да к тому же еда в совхозной столовой оказалась как раз такая, какую она терпеть не могла, несмотря даже на год питания в студенческой столовой: щи, пахнущие тряпкой, гуляш из жилистого мяса, серые макароны, бесцветный кисель.