Глашенька

Глаша вошла в квартиру. Странное это было жилье! Глаша не сразу и поняла, что оно ей напоминает, а поняв, удивилась: квартира являлась музеем. Ну точно! По стенам были развешаны фотографии в рамочках – в основном на них были запечатлены группы людей на фоне различных городских достопримечательностей. В углах стояли кованые сундуки, прялки, люльки и прочие этнографические предметы. На длинном столе были выставлены вещи, с которыми, видимо, были связаны какие-то личные события: расписная самодельная шкатулка из папье-маше, маска, напоминающая шаманскую, книга в кожаном переплете, тоже самодельном…

Книг – не в кожаных, а в мягких бумажных обложках – на этом столе вообще было разложено немало. Присмотрвшись, Глаша поняла, что это поэтические сборники советских времен.

– Чьи это стихи? – спросила она. – Можно посмотреть?

– Можно, – разрешила хозяйка. – Сестры моей старшей.

Глаша взяла одну книжечку, открыла на середине, пробежала глазами строчки. Стихи были примерно такие, как она и предполагала: довольно складные по рифмам и во всех смыслах предсказуемые. То стихотворение, на котором книга открылась, было посвящено любви к родным местам. Глаша перевернула страницу – следующее было о том же, только любовь к зеленеющим весенним просторам менялась на любовь к заснеженным просторам зимним. Ясно было, что поэтесса старалась писать так, чтобы было не хуже, чем у Есенина.

– Нравятся? – спросила хозяйка.

Ответить «нет» было бы неприлично и даже жестоко.

– Ваша сестра, наверное, искренний человек, – сказала Глаша. – Это по стихам понятно.

– Искренняя была, точно, – кивнула хозяйка. – Особенно когда выпьет.

– Была? – переспросила Глаша.

– Пять лет как умерла.

– От чего?

– Вино сгубило.

Глаша еще раз оглядела комнату. Только теперь она заметила, что ковер, висящий над диваном, является тканым портретом женщины.

– Это она? – спросила Глаша.

– Она. Алевтина. А меня Людой звать.

– Я Глафира. Глаша.

– Редкое имя. В Москве у вас так уже и не называют, наверно. Если только собаку. Алевтина известная была. Ковер этот ей специально в Туркмении выткали. Ее туда Союз писателей направлял, со стихами выступать. Стихи у нее душевные, люди плакали даже. Квартира эта ее. Я память по ней сохраняю.

– Как же вы не боитесь чужого человека сюда пускать? – покачала головой Глаша. – Даже не спросили, кто я, зачем приехала.

– Тебя, что ли, бояться? – хмыкнула Люда. – А кто ты да зачем, загадка невеликая. К мужу на свидание приехала. С Москвы сюда больше ездить незачем. Тут зоны одни да рудники.

– Откуда вы знаете, что я из Москвы? – удивилась Глаша.

Ей казалось, что в маминой шубе, которая была ей на два размера велика, ее не то что за москвичку не примешь, но и местной сочтешь.

– На лбу у вас у всех написано, – объяснила Люда. – И повадка твоя вся московская.

– Я вообще-то из Пскова, – сказала Глаша. – В Москве училась только. И еще жила немного. Потом уехала.

– Ну и правильно, – одобрила Люда. – Была я в этой Москве. Как там люди только живут!

Объяснять, как живут люди в Москве, Глаша, разумеется, не стала. Не задала она и встречный вопрос: как живут люди в Регде, в которой дома стоят без окон и лица у прохожих такие, будто их жизнь давно кончена?

Она давно уже знала: то, что человек не понимает сам, объяснять ему бесполезно. Особенно если он гордится своим непониманием так, как Люда.

Но от одного праздного вопроса Глаша все же не удержалась.

– А почему у вас дома без окон? – спросила она.

– Так нежилые. Рудник наш закрыли, работы нет. Люди поуехали. А квартиры кому продавать? Так побросали.

– А какой у вас был рудник? – зачем-то спросила Глаша.

– Урановый. Не жизнь была, а сказка! Продукты все завозили, колбаса там, мясо, консервы любые – всё, короче, было.

– Но ведь, наверное, вредно было на урановом руднике работать? – с опаской спросила Глаша.

– Ну и вредно, так что? Теперь зато не вредно, – хмыкнула Люда. – Теперь никому ничего не надо, только деньги. Нерентабельный стал рудник – закрываем! А что он гордость наша, до этого им дела нет. – Она присмотрелась к Глаше и снова хмыкнула: – За себя забоялась? Или за него?

– За него, – кивнула Глаша.

– Так ведь нету рудника. Говорю же: пять лет как закопали. Так завалили – хоть в футбол на нем играй.

– Ну, все равно… – пробормотала Глаша.

– Он у тебя в какой зоне?

Глаша достала из сумки конверт и протянула Люде.

– Это колония-поселение, – едва взглянув на адрес, сказала та. – Десять километров тут. От рудника далеко, не бойся. Вообще в другую сторону.

– Вы точно знаете? – обрадовалась Глаша.

– Куда точнее. Работала там. – Она снова перехватила Глашин взгляд. – Чего смотришь, как на эсэсовку? Зэков охранять не надо, по-твоему?

– Надо…

– Твой-то, понятное дело, безвинно страдает, – усмехнулась Люда. – А вообще-то и убийц сажают, между прочим.

Глаша невольно улыбнулась ее язвительности.

– Вы не объясните, как мне туда добраться? – спросила она.

– Свидание на когда назначено?

– Ни на когда, – вздохнула Глаша. – Я вообще не знаю, пустят ли. Может, вы мне подскажете…