Главная роль (СИ)

— Выдвинутые уважаемым Председателем предположения подтверждаются и докладом офицера Тайной полиции, удостоившегося чести присутствовать на застолье второго принца с Его Императорским Высочеством Арисугавой, — выразил лояльность начальнику «второй». — Во время застолья второй принц безошибочно распознал принадлежность офицера Кондо к корпусу Тайной полиции под видом шутки, сразу после этого сославшись на слова члена городского совета Эндо, что можно трактовать как прямое выражение недовольства работой нашего Комитета.

— Позволю себе заметить, — кисло высказался «восьмой». — Что второй принц с самого начала проявлял свои высочайшие дипломатические навыки. Если такой человек опустился до настолько толстых намеков, значит он полностью разочаровался в дипломатических навыках Комитета. Будь он англичанином, американцем или идиотом вроде Шевича, мы бы списали его возмущение на варварство и незнание наших обычаев. Однако второй принц — исключение, и мне не стыдно признаться в том, что потеря его уважения к нашему Комитету ранит меня в самое сердце.

И Комитет погрузился в уныние.

Глава 14

Переночевав в гостинице, я в одиночку (то есть без Арисугавы, который вчера напился так, что рёкан мы покидали в обнимку) вернулся на «Память Азова». День сегодня тяжелый — Пасха, и под стать ей был тяжелый взгляд неожиданно обнаруженного на борту Николая Японского:

— Святой день, Ваше Высочество, а вы встретили его на земле язычников.

— Доброе утро, батюшка, — улыбнулся я. — Когда-то не-языческих земель не было вовсе, и, если бы добрые христиане по ним не бродили, языческими бы эти земли до сих пор и остались.

— В храмы языческие заходили?

— Проезжали мимо, — покачал я головой. — У них там разуваться нужно, это же уже языческий ритуал, грех великий.

— С детками малыми грешили? — огорошил он меня вопросом.

Нет, я понимаю, что в Японии своя специфика, но я-то тут каким боком?

— С принцем грешил, — покаянно вздохнул я.

Глаза Николая полезли на лоб.

— Чревоугодию предавались до самой ночи, — развеял я недопонимание.

— Грех смертный, — с видимым облегчением покивал будущий Равноапостольный святой.

— Отмолю, — перекрестился я и пошел переодеваться.

Утренний ритуал завершился, и, воспользовавшись тем, что Николай с нашим Илларионом принялись освящать яйца, воду да куличи, другой будущий святой — в этой реальности, впрочем, едва ли канонизируют, повода не будет — увлек меня в свой кабинет, и до самого вечера я рассказывал цесаревичу о том, что видел и слышал.

На корабле тем временем царило веселье: наш народ Пасху любит, и любить будет еще очень долго, но в эти времена, когда православных канонов стараются придерживаться все, ликование особенно велико. Помимо несомненно ощущающейся на судне благодати, сюда можно подтянуть и физиологию с психологией: когда на человека накладываются ограничения — в нашем случае Пост — при их снятии человек испытывает облечение и радость. Но не будем о физиологии — она в эти времена штука невместная.

Всенощная физически далась легко — девятнадцатилетний, абсолютно здоровый организм и не такое выдержит — но морально тяжко: засыпать нельзя, пение Николая Японского, при всем уважении, быстро надоело, а приевшийся ладан начал раздражать. Не грехи ли благодать ощущать мешают? Не, ерунда — сильно грешную душу в целого Георгия Романова бы не засунули. Стоп, может в этом грех и заключается — в гордыне и ощущении собственной исключительности? Нужно больше Конфуция в голове: даже самый умелый, образованный и преисполнившийся правитель (а я пока даже не правитель) не имеет никаких оснований считать себя лучше самого грязного, неграмотного и нищего крестьянина, потому что государству одинаково важны оба. Вроде ладан поприятнее стал — помогло! Блин, Николай Японский как-то подозрительно смотрит, не иначе как китайщину почуял.

Подремав пару часов после Всенощной, я отправился встречать принца Арисугаву с пачкой его слуг, багажом и подарками для Николая и правителя Кагосимы — Тадаёси Симадзо. Душевно поприветствовав принца, я провел его мимо выстроившихся младших чинов, познакомил со старшими и повел знакомиться с Никки — он же важный, на палубе какого-то там Арисугаву встречать не может.

От Нагасаки до Кагосимы рукой подать — километров сто сорок по прямой, но нам «по прямой» нельзя — мы же корабли, и плавание заняло почти день. Время пролетело незаметно, в беседах с принцем и цесаревичем, где я в основном работал переводчиком. Минут двадцать с нами просидел Шевич, чисто Николаю показать разницу в отношении Арисугавы. Дмитрия Егоровича натурально ненавидят, и даже если Петербург пришлет телеграмму с приказом эскалировать до последнего, посла все равно придется менять.