Главная роль (СИ)

На диване обнаружился плачущий, одетый во фрак с накрахмаленной белой манишкой и белые перчатки мужик лет сорока пяти с во-о-от такенными банкенбардами, сверкающей в свете иллюминатора лысиной и бритым подбородком под пышными черными усами. Из зеленых глаз по хмурым мимическим морщинам катились слезы, растворясь в густой растительности лица.

— Ты кто? — на всякий случай приготовился бежать я.

Старик издал жалобный всхлип и бухнулся на колени, со страдальческой миной на лице вытянув ко мне руки:

— Георгий Александрович, как же так?

Глубоко философский вопрос поставил меня в тупик. Пока я собирался с мыслями, на звук влетел казак охраны — трижды доверенный и надежный ветеран русско-турецкой войны. Сориентировавшись, он расслабился и козырнул:

— Виноват, Ваше высочество!

— И в чем же ты виноват, Миша? — уточнил я.

Ему за сороковник, но мне простолюдинам любого возраста «выкать» невместно.

— Не доложил, — виновато потупился он. — Вы Андрея Андреевича завсегда привечаете.

— Понимаю, — кивнул я. — Андрей Андреевич? — повернулся к старику.

— Я! — с надеждой на лице закивал мужик. — Как есть я, Ваше Высочество! Камердинер ваш, пятнадцать лет верою и правдою!

— Не помню, — признался я.

— Ох горюшко-то какое! — протяжно поделился скорбью он и пополз ко мне на коленях, заламывая руки. — Пятнадцать лет верою и правдою…

Сейчас он будет целовать мои дорогущие сапоги. Это что, слуга мой?

— Соплю-то прибери! — не выдержал казак. — Ишь, барыня какая сыскалась! Это чего же, Его Императорскому Высочеству каждую вошь помнить?!

Николая «императорским высочеством» называют все, кому он не разрешил обращаться по-другому. Меня в присутствии Никки зовут просто «высочеством», но, если Николая рядом нет, допускается применять «императорское высочество» и ко мне. Применяют, я полагаю, для демонстрации лояльности и чтобы сделать приятно.

— Ах ты, сукин сын! — прямо на глазах обретая достоинство, ошалело уставился на него Андрей Андреевич. — Ты как, собака, со мной разговариваешь?!

— Прикажете на гауптвахту, Ваше Императорское Высочество? — с молодецким видом обратился ко мне казак.

Нельзя моих слуг оскорблять, значит. Но этот специально «подставился», чтобы Андрей Андреевич не устраивал плач Ярославны, и теперь ждет поощрения или наказания за инициативу.

— Ступай к уряднику, передай ему мою просьбу выдать тебе отдых до завтра и водки, — применил я подсмотренное у Никки поощрение.

— Рад стараться, Ваше Высочество! — щелкнул он каблуками и покинул каюту, не забыв прикрыть за собой дверь.

— Простите, Ваше Высочество! — поняв, на чьей стороне мои симпатии, бухнулся лбом в ковер Андрей Андреевич. — Совсем голову от горя потерял, дурак старый!

— Встань, — приказал я.

Мужик бодро вскочил на ноги.

— Больше голову не теряй, — добавил я. — Туда садись, — указал на диван.

— Слушаюсь, Ваше Высочество! — возрадовался он и выполнил приказ.

Радуется, что в шею не погнали, и то, что я его забыл, уже не так печалит. Оценив его одежду, возраст и то, как он отреагировал на подначку казака, я уселся за стол и спросил:

— Камердинер?

— Как есть камердинер, Ваше Высочество! — подтвердил он. — Андреич! Пятнадцать лет…

— Верою и правдою, — перебил я. — Слышал. Не помню. А ты — помнишь.

Я подошел к столу и начал писать записку Николаю, не очень уверенно расставляя твердые знаки.

— Как есть помню! — поспешил он подтвердить свою полезность и показал рукой себе по колено. — Вот с таких лет…

— А где ты был все это время? — спросил я.

— Слег я, Ваше Высочество, — пригорюнился камердинер. — Как есть от горя слёг. Как лихорадка отпустила, сразу к вам и пришел.

— Как есть пришел, — на автомате добавил я.

— Так, Ваше Высочество, — признал он.

Я свернул записку, припечатал ее углы сургучом и сходил до двери, вручив новому казаку. Повернувшись к камердинеру, процитировал Высочайшего брата:

— Господь не оставил нас.

— Как есть не оставил, — согласился Андрей.

— Рассказывай про пятнадцать лет, — решил я скоротать время до получения разрешения посветить Андреича в «тайну памяти».

Камердинер оживился, поправил усы и начал вещать о том, как маленький Георгий однажды спрятался так, что весь Гатчинский дворец сутки на ушах стоял.

— А кто в старой печке сыскал-то? Андреич! — приосанился камердинер, закончив рассказ.

Хороший дядька вроде. В дверь постучали, и получивший разрешение войти казак вручил мне ответ от цесаревича.

«Андреич — твой самый преданный слуга, любезный Жоржи. Для нас всех будет лучше, если ты будешь с ним откровенен. С наилучшими пожеланиями, твой верный брат Никки».

Девятнадцатый век, пик могущества эпистолярного жанра, и не писать же ему мне в ответ «ок»?

— Андреич, ты можешь сослужить мне очень полезную службу, — решил я применить мужика правильно. — Здесь, — открыл ящик стола и достал оттуда стопку бумаг и обтянутую кожей книжицу. — Мои письма, мой дневник и прочее. Я их изучил, но многие имена мне ни о чем не говорят. Мне нужно многое вспомнить, и в этом мне поможешь ты.

— Любую службу сослужу, Ваше Высочество! — заверил он и поерзал на диване, демонстрируя нерешительность.

— Говори прямо, — велел я.