Главная роль Веры Холодной

Пророчество, если можно назвать это пророчеством, сбылось. Не в самом прямом смысле, потому что волос на себе Южину рвать не пришлось, но зато ногами он топал так, что впору было ожидать землетрясения. В декабре 1915 года расклейщик, имя которого история сохранить не позаботилась, заклеит афиши Малого театра («Премьера! Комедия Эжена Скриба «Стакан воды, или Причины и следствия». Королева Анна – М. Н. Ермолова, герцогиня Мальборо – Е. К. Лешковская, Генри Сент-Джон Болингброк – А. И. Южин») афишами фильма «Пробуждение» с Вериной фотографией и подписью «Несравненная Вера Холодная в роли Любы!». И где заклеит? На тумбах в Театральном проезде! На нескольких, не на одной! Рядом с театром! С Обоими Театрами – Большим и Малым!

При виде такого кощунства Южин впадет в буйство. Уронит с головы шляпу, раскричится, затопает ногами, попробует отодрать одну из афиш, но впустую – только ноготь сломает. А когда, обессилев, начнет хватать ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, то услышит за спиной знакомый женский голос: «Хороша моя племянница, Александр Иванович, не правда ли?» Обернется, увидит актрису Лешковскую (ту самую, которая герцогиня Мальборо) – и вспомнит! Чуть более трех с половиной лет оставалось до того дня…

Сказав, что сам не видал никакого письма, Леонтий оставил Веру и отправился расспрашивать официантов. Пока он ходил, Вера, радуясь тому, что все идет, как и задумано, «надумала» выпить рюмку вишневого ликеру, дабы «успокоить» нервы, и съесть пастилы-рояль. Обеспечила себе четверть часа для разговора с метрдотелем. Время удобное – файф-о-клок, как говорят англичане. Обедать поздно, ужинать рано, метрдотель не занят, отчего бы ему не поговорить с хорошенькой и щедрой посетительницей? Вера сначала хотела искать якобы пропавшую брошь («прощальный подарок умирающего друга» – ох и ах!), но потом решила, что письмо будет лучше. Брошь и вообще все ценное наводит на мысль о присвоении, вызывает ненужные подозрения между людьми и не так хорошо располагает к общению. Проще сразу отрезать: «Нет, сударыня, не видел и не знаю!» – а то мало ли в чем обвинят. А письмо – превосходный повод. Не настораживает и никаких неприятностей не сулит.

Метрдотель вернулся без письма (странно было бы, кабы он его нашел), Вера наградила его третьим рублем и попросила принести ликеру и пастилы. Когда просьба была исполнена (с поистине сказочной скоростью – «одна нога еще здесь, а другая уже здесь», как шутил Владимир), Вера спросила:

– А что, собственно говоря, вчера случилось? Кого убили? Это, должно быть, анархисты?

Про анархистов ввернула просто так, первое, что на ум пришло.

– Про анархистов не знаю, – тряхнул головой метрдотель, – про покойника тоже ничего не скажу, потому как видел его первый раз в жизни, но вот дама эта…

Ну что за несносная привычка у некоторых людей умолкать на самом интересном месте?

– Что – дама? – нетерпеливо подстегнула Вера. – Вы про ту даму, которая убила, говорите?

– Про нее, – кивнул метрдотель. – Только это никакая не дама, а переодетый мужчина. И если человек с утра покойную родительницу помянул, в умеренной пропорции, то это еще не значит, что ему спьяну мерещится!

От такого оборота Вера забыла про ликер и пастилу.

– Мужчина?! – ахнула она. – Неужели? Вы, верно, усы с бородой из-под вуали заметили?

– Чего не заметил, того не заметил, врать не стану. Когда это случилось, я как раз на витрину смотрел, думал, посылать Пашку, чтоб протер или до утра оставить. Детишки, знаете ли, очень любят с улицы заглядывать. Ну и стекла ладошками пачкают. Если шантрапа какая-то, то мы их шпыняем, а если благородные, то тут приходится ждать, пока родители или бонны не уведут. Стекла у нас красивые, с голубым отливом, прям чистая сказка…

Ничего особенного в здешних стеклах Вера не заметила. Впрочем, некогда ей было – и вчера, и сегодня.

– Гляжу, останавливается пролетка и выходит из нее господин. Тот, которого зарезали. Это, думаю, к нам, раз уж напротив входу… А у меня вчера три года с маменькиной кончины исполнилось. Я с утра, как из дому вышел, у Троицы Живоначальной свечку за упокой маменькиной души поставил, а в полдень, она у меня аккурат в полдень преставилась, помянул ее по христианскому обычаю. Умеренно помянул, со всем сознанием, я же при деле и заменить меня некому… А господин сыскной надзиратель меня пьяной рожей обозвал. Вы ж меня вчера видели, сударыня. Разве ж я был пьян? Да ни в одном глазу!

– Я вчера сама была такая… – Вера взмахнула рукой, словно отгоняя надоедливую муху. – Толком ничего не помню, но, кажется, вы были в порядке. Да, точно! Вы же меня еще в пролетку усаживали, верно?

– Усаживал, – подтвердил метрдотель. – Вместе с Гаврилой. Напраслину на человека навести проще простого…

– Так что там с женщиной, которая на самом деле – переодетый мужчина? – напомнила Вера, боясь, что разговор уйдет в сторону.