Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам

Это «переименование» произошло потому, что друзья-гепеушники не оставили уволенного из ГПУ Осипа Брика без зарплаты, а устроили его на весьма «хлебное» место – заведовать рекламными делами в Моссельпроме.

А Лили Юрьевна продолжала:

«Когда ты поедешь? Один? В Мексику? Шерсть клочьями! Достань для меня мексиканскую визу – поедем вместе (И Оську возьмём?)».

Маяковский из Парижа ответил:

«Последнее письмо твоё очень для меня тяжёлое и непонятное. Я не знал, что на него ответить. Ты пишешь про стыдно. Неужели это всё, что связывает тебя с ним, и единственное, что мешает быть со мной? Не верю! ‹…› Делай, что хочешь, ничто никогда и никак моей любви к тебе не изменит».

Маяковский с друзьями и знакомыми на ярмарке Монмартра. Париж, 1924. Слева направо: Эльза Триоле, Робер Делоне, Клара и Иван Голль, Валентина Ходасевич и Владимир Маяковский.

Что же касается дел гепеушных, которых (если судить по упомянутым нами свидетельствам) было у Маяковского предостаточно, то на них даже Аркадий Ваксберг обратил внимание:

«Конечно, даже из совокупности всех этих фактов ещё нельзя сделать вывода о службе Маяковского в лубянских структурах. Но, несомненно, отношения, о которых идёт речь, в основе своей имели деловой, а вовсе не дружеский характер».

Есть в воспоминаниях Эльзы Триоле одна фраза, которую тоже хочется привести:

«Маяковский видел в Париже несчётное количество людей искусства, видел и самый Париж, с лица и с изнанки…»

И что же написал он об этом Париже? Есть у него стихотворение, которое называется «Город». В нём такие строки:

«Мне скучно

/ здесь / одному / впереди, –поэту / не надо многого, –пусть / только / время / скорей родиттакого, как я, / быстроногого».

Удивительное совпадение! Чуть ранее того, как Маяковский написал это четверостишие, Сергей Есенин (в ноябре того же 1924 года) опубликовал стихотворение «Русь уходящая», в котором тоже говорилось о некоей «быстроногости»:

«Я человек не новый!

/ Что скрывать?Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою…

Я знаю, грусть не утопить в вине,

Не вылечить души / Пустыней и отколом.Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны, / Бежать за комсомолом».

А Алексей Ганин в это время продолжал заполнять выданные ему листки бумаги своими показаниями:

«Я вышел в жизнь из хижины, восьмилетним мальчиком, с киркой и фартуком печника, чтобы под руководством моего отца, лучшего мастера нашей округи, Алексея Степановича Ганина, научиться класть русские печи. И вот к тридцати годам я вышел на путь истории, чтобы из страданий и радости любимого мною трудового народа, из всего ужаса и всей радости тысячелетий построить памятник нашей эпохе.

Я не стремился к дешёвой славе, не искал личного благополучия. Я всю жизнь горел и работал».

Такие признания гепеушникам были, конечно же, не нужны. И тогда за Ганина (и за его подельников) взялись по-настоящему, по-чекистски.

Возвращение домой

14 декабря Маяковский присутствовал при торжественном поднятии советского флага над зданием полномочного представительства страны Советов, а примерно через неделю (за несколько дней до Нового года) отправился в Берлин. Оттуда 25 декабря он выехал в Ригу, где в клубе советского полпредства читал поэму о Ленине. 27 декабря вернулся в Москву.