Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам

А в это время вновь уехавший на Кавказ Сергей Есенин написал стихотворение «Русь бесприютная». Он посвятил её беспризорным детям, которых тогда в стране Советов было ещё очень много. Душу поэта терзало то, что в стране так много их «лет семи-восьми», которые «снуют… без призора» – «они нам знак тяжёлого укора»:

«В них Пушкин,

/ Лермонтов, / Кольцов, / И нашНекрасов в них,
В них я, / В них даже Троцкий, / Ленин и Бухарин.Не потому ль мой грустью / Веет стих,Глядя на их / Невымытые хари».

Литературоведы (и не только они) уже давно обратили внимание на рифму: «хари» – «Бухарин». Да и названия есенинских стихов какие: «Русь советская», «Русь бесприютная», а к ним плюс ещё и пьеса «Страна негодяев»!

Глава третья. Начало 1925-го

Болезнь осуждённого

Вновь обратимся к мрачному расположению духа вернувшегося из Парижа Маяковского. Мы уже говорили о том, что практически все биографы поэта объясняют эту мрачность переживаниями, связанными с разрывом отношений с Лили Брик. При этом как всегда дружно ссылаются на письма, курсировавшие из Парижа в Москву и из Москвы в Париж.

Но мы, вроде бы, уже установили, что этим письмам доверять нельзя, так как они не отражали истинного настроения писавших, а составлялись в расчёте на перлюстраторов. Поэтому Лили Юрьевна и Владимир Владимирович, едва приехав за рубеж, тут же начинали (в письмах на родину) костерить принимавшую их страну, вопить об охватившей их тоске и неудержимо рваться назад – домой.

Но в чём же тогда истинная причина мрачности Маяковского?

Скорее всего, мрачность поэта происходила из-за того, что это была его первая самостоятельная поездка за рубеж по гепеушным делам. А дела эти (как известно из книг бывалых разведчиков) требуют максимальной выдержки, умения терпеливо ждать, пребывая в положении незаметном для окружающих. Необходимая агенту информация добывается, как правило, из разных источников. И нет никакой гарантии в том, что на первый же заброшенный «крючок» клюнет какая-то «рыбка». Иногда приходится сидеть с «удочкой» долгие недели и даже месяцы, прежде чем начнётся «клёв».

Маяковский, привыкший находиться в центре внимания, появляясь перед публикой и удаляясь от неё под гром аплодисментов своих сторонников и возгласы возмущения тех, кто был его поведением шокирован, к подобной ситуации оказался совершенно не готов. Отказ в американской визе он воспринял как сокрушительный удар, лишавший его хоть какой-то надежды на успех.

Но не зря ведь Генрих Ягода любил повторять:

«Разведчиком (то есть чекистом) надо родиться, как поэтом».

Поэтом Владимир Маяковский был. Можно даже сказать, что он им родился. А вот профессии разведчика (как и любой другой) необходимо было учиться. А Маяковский учиться не любил. Поэтому первые шаги в роли агента ОГПУ давались ему с огромнейшим трудом. Отсюда – мрачность, отсюда – расстроенность чувств.

Но сразу хочется спросить: а каково было тем, кто в тот момент находился в застенках ОГПУ, давно уже успевших прославиться своими беспощадно-суровыми условиями?

Луэлла Краснощёкова писала:

«В тюрьме отец заболел воспалением лёгких».

Больного перевели из Лефортовского изолятора в тюремную больницу, куда посетителей, конечно же, не пускали.

Лили Брик написала сестре в Париж:

«Володя вернулся. Мы, наверное, поедем в Париж через шесть недель. А. Т. очень болен. Он в больнице. Вряд ли я его увижу. Думаю о самоубийстве. Я не хочу жить».

«А. Т.» – это инициалы Александра Тобинсона, то есть Краснощёкова.

Луэлла Краснощёкова – о том, как болезнь отца развивалась дальше:

«Кто-то за него заступился и организовал его перевод в конце 1924 года в правительственную больницу».

Больница эта находилась на улице Грановского, в самом центре Москвы. Если сравнивать с Лефортовским изолятором, то её можно назвать просто санаторием.

И вновь слова из письма Лили Брик – «наверное, поедем в Париж» – для рядовой советской гражданки, каковой официально являлась Лили Юрьевна, звучат фантастически неправдоподобно. Другое дело, если считать, что её уже начали готовить к очередному «забросу» в Европу.

Что же касается Алексея Ганина и его подельников, то двое из них из-за жесточайших пыток (пробковой камерой в том числе) потеряли рассудок. Их (и Алексея Ганина тоже) подвергли судебно-психиатрической экспертизе, которая признала исследуемых невменяемыми. А следствие продолжалось.

Крах « левых »