Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам

«А это…

/ Вы, кажется, знакомы?! –Со страха к мышам ушедшие в норы,
из-под кровати полезли партнёры.
Усища – / к стёклам ламповым пыльники –из-под столов пошли собутыльники.
Ползут с-под шкафа чтецы, почитатели.
Весь безлицый парад подсчитать ли?
Идут и идут процессией мирной.
Блестят из бород паутиной квартирной.
Все так и стоят столетья, / как было.Не бьют – / и не тронулась быта кобыла».

Затем (и, пожалуй, впервые в творчестве Маяковского) появляются насекомые, которые дадут название предпоследней его пьесе:

«С матрацев,

/ вздымая постельные тряпки,клопы, приветствуя, подняли лапки».

Зашедшего в гости к шефу Маяковского приветствовали также вожди и кумиры разных эпох:

«Исус,

/ приподняв / венок тернистый,любезно кланяется.
Маркс, / впряженный в алую рамку,и то тащил обывательскую лямку».

В черновиках вместо Маркса стоит Ленин.

И вдруг среди гостей Маяковский замечает:

«Но самое страшное:

/ по росту, / по коже одеждой, / сама походка моя! – в одном / узнал – / близнецами похожи – себя самого – / сам / я».

И все пьют чай (и не только!):

«Весь самовар рассиялся в лучики –
хочет обнять в самоварные ручки

».

Маяковский, расстроенный тем, что чаёвничают всюду, отправляется в Водопьяный переулок, в квартиру, где живёт его любимая, оставившая поэта. Там тоже гости. Все пьяны («в тостах стаканы исчоканы»). Все танцуют («танцы, полами исшарканные»). А с ними танцует и его любимая. Маяковский восклицает:

«Я день,

/ я год обыденщине предал,я сам задыхался от этого бреда.
Он / жизнь дымком квартирошным выел.Звал: / решись / с этажей / в мостовые!».

И тут же добавляет, спрашивая:

«Но где, любимая,

/ где, моя милая,где / – в песне – / любви моей изменил я?»

И поэту хочется с криком ворваться в квартиру, где все пьяны и танцуют:

«Скажу:

/ – Смотри, / даже здесь, дорогая,стихами громя обыденщины жуть,
имя любимое оберегая,
тебя / в проклятьях моих / обхожу».

Иными словами, Маяковский не хочет мстить, зная, какая кара ему за это мщение угрожает.

Поняв, что и любимая помочь ему не может, поэт вновь отправляется в путь, летит над Россией, над Европой. И вот он уже над Соборной площадью Московского Кремля – на куполе колокольни Ивана Великого. Москва отмечает Рождество:

«В ущелья кремлёвы волна ударяла:
то песня,

/ то звона рождественский вал».

И в тот самый момент, когда Маяковский (а если точнее, то его поэтический образ) оказался в Кремле (и даже над ним), его вдруг стали вызывать на дуэли (то есть, видимо, очень резко критиковать):

«Спешат рассчитаться,

/ идут дуэлянты.Щетинясь, / щерясь / ещё и ещё там…Газеты, / журналы, / зря не глазейте!На помощь летящим в морду вещам
ругнёй / за газетиной взвейся газетина.Слухом в ухо! / Хватай, клевеща!»

Напрасно поэт пытался объяснить, что он – не настоящий Маяковский («Я только стих, / я только душа»), ему тут же нёсся ответ:

«– Нет!

/ Ты наш враг столетний.Один тут уже попался – / гусар!»

Вопросы, обращённые к стоявшему на куполе храма поэту, и его ответы на них очень напоминают допросы, которое проводило ГПУ. И рассказы Осипа Брика, который знакомил своих собеседников с приёмами и ухватками следователей-гепеушников. При этом Осип Максимович наверняка подкреплял лубянские истории строками из «Баллады Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда: