Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере

Петр Лубенский Борис Ванцак Главная удача жизни Повесть об Александре Шлихтере

- Едут! Едут! — воскликнул подполковник Евецкий, поспешно входя в кабинет шефа. Даже щегольский жандармский синий мундир с блестящими пуговицами, скрипящими ремнями и серебристыми аксельбантами не мог выправить его фигуру, похожую на вопросительный знак.

— Кто едет, подполковник? — спросил жандармский генерал Василий Дементьевич Новицкий, восседая в кресле двойной ширины, сделанном для него по заказу. Считал он себя одним из китов, на которых зиждется правопорядок в древнем граде Киеве.

— Они, ваше превосходительство! — заморгал короткими белесыми ресницами подполковник. — Я, признаться, как только получил депешу, возрадовался, будто крашеное яичко на пасху поднесли!

На его бледном, безбровом лице змеилась ехидная иезуитская усмешка.

В стекло билась муха. Пахло невыветривающимся из этого помещения винным перегаром. Откуда-то сверху мелодично, будто падали и разбивались вдребезги хрустальные стаканчики, доносился звон колоколов старинного Софийского собора.

Чревоугодие довело фигуру генерала до таких размеров, что казалось, он своей тушей заполнял не только кресло, но и весь кабинет. Верхние веки, опухшие от обильных возлияний, опускались на глаза, и потому чудилось, что он все время дремлет, тяжело, астматически посапывая. Но впечатление было ошибочным — жандарм был все время начеку.

— Как лиса: спит и во сне кур видит! — отзывался о своем шефе Евецкий.

Новицкий, как и всякий ограниченный человек, добившись успеха при помощи какого-нибудь примитивного приема, уже не мог от него отказаться. Таких приемов у Новицкого было всего два: арест «на всякий случай» и допрос с «фейерверком». Услышав как-то, что католики, истребляя гугенотов, кричали: «Бейте всех, бог там разберет!», Новицкий решил позаимствовать этот способ.

— Ар-рестовать всех! — командовал он рокочущим басом. — Потом разберемся и будем отпускать по одному. Да и то не сразу. Мы не так, как столичные: арестовывают по одному, а потом выпускают сразу всех. Мы — по-киевски.

Вот почему тюрьмы вдруг наполнялись сотнями ни в чем не повинных людей.

— Всех надо было бы сперва выпороть, а потом уж принимать в университеты! — изрекал жандармский генерал.

На допросах с «фейерверком» генерал Новицкий топал сапожищами и бил кулаками по крышке стола, пытаясь наводить ужас своим громовым голосом, щелканьем генеральских ботфортов и выпученными, сверкающими от бешенства рыжими глазами. Впервые этот прием он применил против подозреваемого в военном шпионаже некоего Доморацкого.

— Я ка-ак на него рявкнул, так у него все пломбы из зубов вылетели! — хвалился потом жандарм. — Он сразу «вошел в сознание».

«Шпиона» казнили, а ретивому полковнику присвоили чин генерала.

— Не каждому жандарму светит стать генералом, — любил он напоминать подполковнику Евецкому.

Второй раз допрос с «фейерверком» сработал сравнительно недавно. В руки к бешеному генералу попался слабонервный анархист Нуссельбаум. Во время допроса в отчаянии он выбросился из окна третьего этажа, но не разбился, остался жив и выдал все свои обширные заграничные связи. Это не спасло его от каторги. Зато Новицкий выступил в новом качестве: знатока революционной эмиграции. И потому теперь в Киев, к начальнику губернского жандармского управления, направляли всех арестованных по заграничным агентурным сведениям русских студентов, возвращавшихся на подпольную работу в государство Российское, контрабандистов, переправлявших нелегальную литературу, и коммивояжеров, или агентов политических изданий.

— Так что же вы тянете, Евецкий? — повысил голос шеф. — Кто едет, черт вас побери, преподносите ваш сюрприз!

Евецкий развернул депешу и прочитал: «В конце 1891 года Хинчук и Полонский отправились за границу для окончательной подготовки к избранной в России деятельности и поступили в Бернский университет».

— Это господа из Тулы?

— Так точно, ваше превосходительство, — ответил Евецкий и продолжал: — «Там они близко сошлись с Александром Шлихтером и Евгенией Лувищук, которые тоже слушали лекции в университете, и вместе с ними организовали кружок по совместному чтению».

— Это мне известно, — поморщился шеф.

— В руки полиции попали письма, которые писал из Берна Хинчук своей возлюбленной, фельдшерице Гольденберг, в Тулу, — невозмутимо продолжал подполковник. — Из писем Хинчука видно, что… я цитирую: «…все члены этого кружка были почти одного умственного развития и каждым руководило стремление благородное… все принадлежали к лучшему студенчеству, которое сильно работало в деле самостоятельного выяснения состояния вещей и установления и выработки известного мировоззрения». Сиречь крамольного!

— И без того ясно, — буркнул Новицкий, испытывая непреодолимую жажду.

— Извещая Гольденберг о предстоящем возвращении Лувищук и Шлихтера в Россию, Хинчук высказывал сильное опасение за благополучный проезд их через границу.

— Везут что-нибудь? — оживился генерал.