Главный фигурант

«Наркотиков, огнестрельного и холодного оружия в карманах одежды Разбоева Б.А., – пишет Вагайцев в протоколе спустя пять минут после задержания МУРом убийцы, – обнаружено не было».

Тогда, следуя логике вещей, следует упомянуть еще и о том, что в карманах одежды Разбоева не было обнаружено: прибора ночного видения, костюма Винни Пуха, клея «БФ-12», детского ведерка и ремня генератора на автомобиль «Хонда-Аккорд».

Кряжин недовольно поморщился и мягко перелистнул страницу. Работа, которую он на себя принял по просьбе Смагина, стала казаться ему весьма энергоемкой. Лампа в его кабинете горит второй час, сослуживцы уже – кто в метро, кто в авто по дороге домой, а советник сидит и ломает голову над тем, зачем в пятнадцати томах объединенного уголовного дела так много лишних бумаг.

К двенадцати часам ночи, бегло пролистав и вникнув в каждую строку протоколов допросов и осмотров, выяснив для себя моменты, которые были очевидны для него, но оказались недоступны для Вагайцева, Кряжин набросал для себя общую схему происшествий. Основная канва, фабула преступлений для всех шести эпизодов была едина и выглядела следующим образом.

Девушка, обязательно светловолосая, возрастом шестнадцати-семнадцати лет, поздним вечером возвращается домой.

Она обязательно должна быть чуть пьяна, обязательно с сумочкой, и непременно с мобильным телефоном.

Идти она должна по безлюдной местности, по тропинке среди лесопосадок или заросшего парка со стороны остановки такси или общественного транспорта.

Нападут на нее непременно сзади. Ударят в спину, сбивая дыхание, чтобы она не смогла крикнуть, и, когда она упадет и попробует закричать, ей нанесут удар ножом в легкое.

Крик оборвется, ибо крик с пробитым легким невозможен.

В это время ее будут раздевать и насиловать. Девушка будет сопротивляться, делать это ей будет затруднительно из-за раны, грозящей кровопотерей, и она будет исходить кровью и терять силы.

Убийцу заботить это не будет. Закончив, он нанесет жертве удар в сердце и, не забрав ни рубля из кошелька или сумочки, уйдет. Но перед тем как удалиться, сделает один звонок по телефону девушки. И с ночи самого первого убийства, с пятнадцатого июля две тысячи третьего года, все матери Москвы, имеющие дочерей в возрасте жертв, будут сходить с ума, когда стекла на окнах начнет заливать сиреневыми чернилами вечер, дочери будут опаздывать, а на столах комнат вдруг будут звенеть телефоны.

«Даша (Ира, Инна...)! – будут подбегать к телефонам матери. – Это ты?» – подразумевая дочь.

«Да, мама, – заговорит веселым голосом дочь. – Я уже перед дверью, открывай...»

И отпустит на сердце, и станет сразу легко и спокойно. Мать откроет, дочь войдет.

Но хуже тем, кто в ответ на свой тревожный вопрос вдруг услышит: «Даша (Ира, Инна...) сегодня не придет домой».

«Саша (Дима, Игорь...), так это ты?» – будут удивляться матери, почему это от имени дочерей говорят их парни.

И похолодеет сердце у матери, когда она услышит в трубке слова, которые стали для шести матерей роковыми...

И еще пять дней сидел Кряжин над томами. Носил их по одному, по два домой, перечитывал под светом лампы, подкладывал под корочки чистый лист бумаги, делал пометки, как на полях, сравнивал листы одного дела с другим и откладывал вместе с делами в сторону, чтобы заняться новыми.

Минуты ползли медленно, превращались в часы, часы – в вечера, переходящие в ночи. Смагин дал две недели на все. Срок немалый, если учесть, что дело следствием завершено и на все вопросы даны исчерпывающие, все объясняющие ответы. И срок ничтожный, если вдруг выяснятся мелочи, ранее не отработанные.

Недоработки есть в каждом деле, их не может не быть. Никто не безгрешен, в том числе и следователь. Особенно если это следователь Вагайцев, торопящийся в Гагры в декабре.

Смагин Кряжина не торопил. Встречая его в коридорах, дважды за пять дней заглянув к нему в кабинет, начальник управления ни разу не завел речь о деле Разбоева.

– Вчера видел твою балерину, – бросил он однажды, закуривая, едва переступил порог.

Тема была давно пережита, а потому задеть советника не могла. Тот даже не оторвался от записей, лишь стрельнув глазами в сторону вошедшего. Балерина, о которой зашла речь так неожиданно и несколько не к месту, была одна из солисток Большого, с коей Кряжин однажды едва не завел то, что на языке лириков именуется романом. Он всегда был сторонником изыска в отношениях, знатоком классики и любителем утонченности. Это и стало решающим в едва не совершенной Кряжиным ошибке. Но ошибку ту исправила сама прима. Только что потеряв голову от Кряжина и не успев ее еще как следует найти, она тут же увлеклась хореографом.

– Вероятно, закончились гастроли, – философски отнесся к новости Кряжин.

– Она стояла у входа в прокуратуру и взглядом, полным тоски, смотрела на бронзовую табличку. Бедная женщина... Она до тебя не дозвонилась?