Главный герой 2

Как и большинство севших за валюту, Сергей хотел только хорошего. Он собирался устроить у себя под Камышиным рыбную ферму и разводить карпа. Но по неосторожности в бурном водовороте накопления начального капитала прикупил сотню долларов. И, совершенно закономерно для того времени, поймал «бабочку» — получил пять лет по статье 88 УК РСФСР «Нарушение правил о валютных операциях». Новая страна сама рождалась, как бабочка из умирающего кокона Союза. Частое изменение законов на фоне политических метаний вело к юридической неразберихе. Статья за валюту становилась всё легче, а вскоре и вовсе исчезла. Серёгу могли уже через два года выпустить, но освободили только через три, и весь срок он «чалился в крытке» — в Бутырке. В камере, где томились еще нескольку десятков заключенных, где спали и ели по очереди, где беспрерывно испражнялись тут же в углу.

Лёха недоумевал, как человек после трех лет в таких чудовищных условиях не замкнулся в себе, свободно общался с любым собеседником и вписывался в любую компанию? Где-то был вежлив, где-то строг, где-то не без юмора разрешал двусмысленность ситуации тюремной «мудростью». Вещей у Серёги не было. Ходил он в больничной застиранной фланелевой пижаме синего цвета. Но не брал себе ничего, что, бывало, оставалось от выписанных больных. Говорил: «Это на общак». Лет тридцати от роду, ростом он не отличался, худой, с глазами такими же черными, как и волосы. На чеченца смахивал.

Когда Серёгу освободили, он первым делом отправился к другу, с которым они год просидели вместе. Выпили, позабавились с дворовыми шлюхами. И зашел к ним, на свою беду, сосед — парень, примерно их ровесник. Тяпнул с ними. О чём уж зашел разговор, никто после так и не вспомнил, да только сосед этот Серёге в правую сторону груди засадил кухонный нож. Да ещё под углом, сверху вниз. Чудом легкое не задел. Вот так Сергей, в чем мать родила, и загремел в больничку. А когда немного поправился, приспичило ему за документами и за одеждой к этому своему другу-собутыльнику съездить. На эту-то поездку его и благословили всей палатой, кто чем мог. Всего-то, по его словам, на несколько часов. А говорил он очень убедительно. Как-то одному сказал: «Оставь телевизор на общак!» Так тот выписался, а телек еще на неделю оставил.

Лёха верил в Серёгино возвращение ровно до раздачи утренних градусников. Как только градусники унесли, молодой сел в кровати и выпалил от души:

— Вот ведь сволочь!

Мужики разочаровано помычали, посопели, и начался обычный больничный день. К Семёнычу приходила жена — женщина, напоминавшая не то товароведа, не то директора школы. Они ходили туда-сюда по отделению, и он ей басни нашёптывал. К Борису — сын. Сын крутил пальцем у виска, а Фёдорыч часто моргал и кивал. Лёха силился читать заумную книжку, но засыпал на половине страницы.

После обеда, когда доверчивые больные уже смирились с потерями и сделали выводы о вреде мягкосердия, дверь в палату приоткрылась. Первым показался большой белый полиэтиленовый пакет, и послышался заискивающий голос:

— Мужики, только сильно не бейте!

Следом за пакетом появился Серёга с виноватой улыбкой. Палата минут на десять превратилась в рай для составителя морфологического словаря русского мата. Потом разбирали содержимое пакета, и воцарилось новогоднее ликование.

Как и предполагал Лёха, Сергей без документов попал в милицию. В то время шла Первая чеченская, и у парня, смахивающего на кавказца, не было шансов остаться незамеченным. Серёга позвонил другу, тот приехал с паспортом и все обошлось.

— Навестили фрайера, который меня подрезал, — рассказывал Сергей, переодеваясь в пижаму. — Он мне тачку отдаёт. Аппаратура у него ничё была. Мы ее пока к корешу перенесли.

— Как это «отдает»? — учёному Лёхе надо было обязательно понять все нюансы.

— Ну, я же на него заяву не писал. Так, затрём втихаря.

— Интересно, и как происходила эта процедура передачи имущества? — полушутя, Лёха продолжал выяснять подробности.

— Мы его мудохали весь вечер. Жену его заперли на кухне. Сказали, что если будет шухерить, мы его вообще замочим. Она вся в соплях так и просидела до ночи у помойки. А ему мы ещё руку сломали в ванной. Он там плакал и звонил, что квартиру отдаст. Но ребенок у него — без мазы.

Интерес учёного улетучился, оставив внутри мерзкий холод. Больше не хотелось ни шутить, ни вдаваться в детали. Лёха вдруг понял, что не слышит в рассказе Сергея эмоций. Он и не сожалел о случившемся, и не радовался. Абсолютное равнодушие. Так мясорубка равнодушна к кускам мяса, попавшим на её шнек. Просто так надо. На самом деле Сергей не был вежлив, не был дружелюбен, не был щедр. Он просто менял маски. В тюрьме он научился чувствовать момент и быстро выбирать нужную. Это стало его спасением. В этом умении он спрятался, как амёба в цисте, и пережил три страшных года заключения. Обычные же человеческие эмоции были умерщвлены, как прямая угроза жизни.

В дверях появился Моисеич:

— Так, Сергей…

— Ваш кабанчик заслан в лучшем виде, Лазарь Моисеич! — неожиданно отрапортовал Серёга.