Главный противник. Тайная война за СССР

— Это было в 1993-м году. Вызывали целый ряд свидетелей, с которыми я лично работал. Прокуратура исходила из того, что меня обвиняют не за работу в разведке, а за то, что я лично склонял людей к государственной измене и шпионажу. И Иоханна сыграла важную роль на моем процессе, рассказывая, как все было на самом деле. Это было выступление человека, высочайшего интеллектуального уровня. Рассказала, что переживала и что осознала в 1945-м. Тогда она, 18-летняя девушка, готовилась стать учительницей. И однажды, выйдя на шоссе, увидела колонну заключенных Освенцима, которую безжалостно, будто скот, гнали эсэсовцы. Задумалась и со временем постигла причины войны, познала, в чем суть нацизма, и поклялась, что постарается сделать все, чтобы такое не повторилось. Иоханна не рвалась в разведку. Но когда на нее вышли, попросили согласия, она стала нелегалом исходя из сугубо политических убеждений. Не отрекается от них и по сей день, о чем услышали и на процессе.

— И для вас и для Иоханны эти суды, длительные процессы закончились. Теперь все благополучно.

— Да, и сегодня мы не просто встречаемся с ней, а дружим, часто рассуждаем, не прожили ли мы эту жизнь напрасно.

— И к какому выводу приходите?

— Типичный журналистский вопрос, меня об этом часто спрашивают ваши коллеги на Западе, да я и сам его себе задаю сегодня, когда дела, которому мы служили, сейчас вроде бы нет. По крайней мере у меня. Страна ГДР ушла, о социализме как-то нет и разговора. Может быть, все действительно было зря? Этот вопрос я тоже задаю Иоханне. Мой друг по-своему отвечает «нет», считая, что жизнь у нее была крайне интересна, и она смогла спокойно пройти все эти преследования, допросы, зная, что вершит хорошее дело.

— И вы, догадываюсь, разделяете ее точку зрения?

— Я ее подхватываю, говоря, что мои чувства совпадают с теми, которые излагает Иоханна. Но, конечно, больно, что то, чему мы служили, отдавали энергию, силу, — ушло. Причем ушло таким вот образом. И больно осознавать ошибки, которые мы совершали.

— Вы одним из первых предупреждали о грядущем крахе социалистической системы. И все-таки, чего бы вы не делали, зная, как все обернется?

— Я бы не отнес этот ваш вопрос к своей разведывательной службе. За то, что мы делали, можно отвечать, это можно в полной мере отстаивать. Конечно, допускались ошибки, нормальные, человеческие. Нет такой спецслужбы, где бы без них обходились. Но крупных ошибок, я думаю, не было. Разведку, которую я возглавлял, на Западе считают одной из самых успешных в мире. Мне запомнился документальный фильм, где один из работников ЦРУ признается: «Да, они были лучше нас. Однако финальную игру все же проиграли».

— Можно ли было избежать такого финала? Или он был исторически предрешен?

— Исторически предназначен. Но не в том, что касается деятельности разведки — тут уж ни в коей мере. Нельзя, по-моему, винить ни советскую, ни нашу разведки в этом уходе от социалистической системы. Тут глубокие политические причины. Мы только называли систему, которой служили, социалистической. Но во многих отношениях она далеко не дотягивала до тех идеалов социализма, в которые верили мои родители и которые мы считали своими. Если говорить о внутрипартийной системе, то мы назубок выучили все постулаты демократического централизма. Но что у нас было на протяжении всей моей сознательной жизни, не говоря уже о временах Сталина? Никакого демократизма внутри партии. Все вопросы решались сверху, никого не спрашивая. А экономическая система — чисто административная. Какой социализм? Требовались глубокие перемены на демократических началах. И мое твердое убеждение — они могли быть чисто демократическими. Но их не было. В то же время на Западе существует заученное трафаретное представление о жизни в СССР, особенно довоенной: сплошные репрессии и ужасы.

— Но вы же сами прожили у нас больше десятка лет. Ваша семья бежала от фашизма, и с 1934-го вы твердо обосновались в Москве. Вам ли не знать, что тогда творилось.

— Жизнь была очень противоречива. Мы жили, как любая молодежь. У меня было столько друзей на Арбате, где в одном из переулочков была наша квартира. Может, повезло со школой — 110-я, в Мерзляквском переулке, около Никитских ворот. Теперь там, если не ошибаюсь, музыкальное училище. Вот где царил культ — но культуры. Всеобщая атмосфера образованности. Нам преподавали не только русскую, но и мировую литературу на высочайшем уровне. На Западе этого не понимают, хотя до таких высот не поднимались. Уверены, будто мы росли в узких рамках курса ВКП (б) и сталинских директив.

— Но кроме культа культуры существовал и другой культ.

— Репрессии коснулись и многих моих одноклассников — и немецких эмигрантов, и русских. Но нельзя зачеркивать и хорошее. Скажу вам, что все намного сложнее и требует глубочайшего осмысления.