Главный пульт управления

– Ну, теперь Вас обоих веселая жизнь ожидает, – резко сбросив улыбку, произнес он. – Готовьтесь. Ждать долго не придется.

Он спрятал пистолет в оперативную кобуру, и, стуча по ступеням подбитыми каблуками, стал быстро спускаться вниз.

На лестничную клетку выглянул Гарри Григорьевич:

– Ну, вот! Вот! – упрекающим тоном громко сказал он. – И этот туда же! – он ткнул пальцем в пролет, где еще цокали подковки на подошвах. – Кто только эти дурацкие слухи про ГПУ распускает? Александр Михайлович, ты не знаешь, случайно?

Инженер пожал холмами плеч и слепил губы подковкой, опущенной концами вниз: дескать, откуда же мне-то знать? Сам ничего не понимаю!

Дверь подъезда внизу хлопнула громко и раскатисто. Как пистолетный выстрел.

А из квартиры на лестничную клетку выглянуло молочное лицо Генриетты Павловны.

– Чего это вы на лестничную клетку вышли, мужчины? – спросила она. – А Секаченко ушел уже? Быстро он сегодня… Даже чай пить не стал!

– Да, он про какое-то дело вспомнил… – сказал Ефим. – Срочное.

В этот момент Генриетта Павловна заметила Шуру, стоящего на нижнем пролете лестницы.

– Ой, Шура! – всплеснула она руками. – А я, как раз о тебе вспоминала!

– Да? – удивился инженер. – А что такое, Генриетта Павловна? Вы налепили столько бачуринских пельмешек, что они не помещаются в холодильник, и вы решили презентовать мне десяточек-другой?

– Я бачуринские пельмени на прошлой неделе лепила, когда Гарри Григорьевича на реке продуло. Не каждый же день их делать! – резонно заявила она.

– А-а-а, опять холодильник сломался? – разочарованно протянул Мамчин.

На твердом лице сибирской немки отразился испуг.

– Тьфу на тебя, Шура! – сказала она. – Не накличь беду! Нет, после того, как вы весной с Тимой его починили, работает хорошо…

– А чего тогда вы меня вспоминали, уважаемая Генриетта Павловна? – мигнул черными щеточками ресниц Шура. – Нет-нет, на любовную связь я не согласен! – решительно качнул он головой. – Что обо мне подумает, Гарри Григорьевич!

– Гарри Григорьевич знает, что ты, Шура, балабол! – погрозила пальцем Генриетта Павловна. – Не серьезный мужчина! Тебе, Шура жениться надо, вот что! Тогда бы бачуринские пельмени по соседкам не клянчил!

Инженер вздохнул:

– Так я уже был женат! – он на секунду сомкнул черные щеточки ресниц. – Уж вы-то же знаете, Генриетта Павловна, чем это кончилось! Теперь я боюсь!

– А ты не бойся! Женщины разные бывают! Есть и хорошие! – учительским тоном объясняла Генриетта Павловна, – Ну, не повезло один раз, чего ж сразу на себе крест ставить!

– Да? – скептическим тоном произнес Шура и сложил губы в извилистую линию.

– Да! – твердо заявила женщина. – Так, я что тебя вспоминала-то! Сейчас в магазин ходила и с одним мужчиной столкнулась. Стоит у твоей двери и звонок жмет. Я ему объяснила, что ты, наверное, в мастерской. Он спросил, как туда пройти? Я ему рассказала. Он тебя не нашел?

– А-а-а! – после секундной заминки протянул Шура. – Нашел! Случайный знакомый, – для чего-то пояснил он присутствующим. – Часы отремонтировать попросил.

– Он сказал, что из Москвы приехал! – заметила Генриетта Павловна.

– Ну, да! В Москве и познакомились, – сказал Шура. – А тут он к нам в командировку попал. А часы возьми, и сломайся. Ну, вот он мой адрес в записной книжке откопал и решил меня навестить… Так ведь, всегда и бывает: о знакомых вспоминают, когда что-нибудь от них нужно.

Ефим заметил: Шура Мамчин произносил слова естественным тоном, почти без запинки. Но пару раз заминка, хоть и маленькая, все-таки случалась.

И волчьи уши Ефима эти крохотные паузы засекли.

17. Философские беседы за кружкой пива

Майор закрыл дверь подъезда и направился к улице Машиностроителей.

Подойдя к ее тротуару, он замедлили шаг: его взгляд зацепился за лежащий на земле зеленый платок, переливающийся блестящим шелком. Но это была не ткань. У края асфальта лежал маленький кусочек ковыльной степи.

Майор даже остановился.

Оттесненная людьми за асфальтовое кольцо объездной автодороги, степь не сдалась. Она словно ждала своего часа, чтобы вернуться.

Укатанная в асфальт, бетон и камень, городская земля помнила о своем степном прошлом.

Ефим почему-то представил, как плыли когда-то по волнующемуся ковыльному морю сотни затянутых в доспехи из конской кожи степных воинов.

Век за веком шли они вслед за солнцем на запад, заставляя в томительном страхе трепетать гордых европейских рыцарей, вставленных в стальные коробки своих полированных панцирей, словно улитки в скорлупу.

А те и сами были парни не из робких.

В своей маленькой, обогреваемой Гольфстримом континентальной теплице, они сгибали в бараний рог всех, до кого только могли дотянуться тяжелыми копьями. Но в лице степных всадников перед ними вставала совсем не изнеженная ласковым европейским климатом оранжерейная фауна, бить которую они привыкли. С Востока, из-за далекого горизонта на них накатывалась нечто совсем другое. Дети степей, – твердые, как принесенные ледником валуны и суровые, как декабрьский ветер.