Главный разведчик мог стать президентом. Карьера Евгения Примакова

— Моя внучка буквально погибала. В больнице, где она лежала, не оказалось нужного детского врача, а надо было срочно откачать гной. И ее никак не могли перевести в детскую клинику. Я не выдержала и позвонила с просьбой о помощи помощнику Примакова Роберту Вартановичу Маркаряну. Евгений Максимович был тогда в Верховном Совете и возглавлял Совет Союза. Через пятнадцать минут больница получила указание немедленно связаться с детской клиникой, ребенка отправили, выкачали гной и спасли. Я благодарна ему по гроб жизни.

Евгений Максимович сохранил всех своих друзей, в том числе еще со школьных времен. И какую бы должность он ни занимал, это ничего не меняет в его отношении к друзьям. Он прошел с ними по жизни, ничего не растеряв.

Леон Оников:

— У нас есть свой кодекс дружбы. В дружбе не имеет значения ни нация, ни религия. Возраст надо почитать — больше ничего. Вот это все Примаков впитал с детства.

Повсюду, где он был, он заводил дружбу с людьми, крепкую, надолго. С Робертом Маркаряном они подружились с тех пор, как Примаков был директором Института востоковедения. В ИМЭМО его другом стал профессор Григорий Иосифович Морозов, бывший муж Светланы Аллилуевой. На радио — Валентин Зорин. В «Правде» — Томас Колесниченко.

— Один человек долдонит, что политика и дружба несовместимы, — говорил Оников. — Я ответил ему: брось политику, несчастный, займись дружбой! У нас могут быть разные взгляды, свои симпатии и антипатии, но дружбе они не помеха.

Сердечность своего отношения к друзьям Примаков словно переносил и на всех остальных. Когда он стал начальником разведки, министром, главой правительства, в окружении Примакова с изумлением отмечали его очевидные промахи в кадровых делах, неправильные назначения.

Первая жена Примакова Лаура Васильевна очень беспокоилась, что Евгений Максимович плохо разбирается в людях, излишне доверчив. У них было множество приятелей. Они приходили к ним домой, но ей не все нравились. Кто-то совсем не нравился. Лаура считала, что Евгений Максимович не способен распознать в людях дурное, и очень беспокоилась, что это может ему повредить.

Ошибки у всех случаются. Но его помощники действительно иной раз изумлялись: и этого человека он назначил на такую важную должность? Как это могло случиться?

Татьяна Самолис работала с Примаковым в Службе внешней разведки:

— Он парадоксально сочетает в себе государственный ум и душу наивного ребенка. Мне иногда казалось, что я старше его бог знает на сколько лет. Он поразительно наивен в отношении людей… Он исходит из презумпции порядочности любого человека — так бы я это определила. Людей можно условно поделить на две категории — одни оценивают человека, исходя из того, что каждый хорош, пока не станет очевидным, что он плох, а другие полагают, что каждый плох, пока он не докажет, что хорош. Вот для Примакова абсолютно все хорошие. Все мои товарищи, умные, гениальные, замечательные. Но вот потом что-то накапливается — одно, другое. Он долго скрипит. Ему не хочется вслух произнести, что не так уж хорош этот человек. Но потом смирится, что надо расставаться… Но уж чтобы он на кого-то так сильно осерчал, чтобы не захотел о нем говорить, — это редкий случай!

— Мне приходилось бывать с ним в ситуациях, где собирался узкий круг людей, которым он доверял и, видимо, говорил то, что думает (за исключением каких-то невероятных государственных тайн), — вспоминает Татьяна Самолис. — Но никогда не говорил плохого о тех, кто о нем отзывался, мягко говоря, неодобрительно… Когда его в чем-то обвиняли, он так всегда расстраивался, руками разводил. Он понимал, что может быть расхождение во взглядах. Безусловно. Но почему вокруг закручивается столько грязи, оскорблений — этого он не понимал.

— Примаков такой опытный администратор. Он постоянно сталкивался с серьезными конфликтами, и вы хотите сказать, что ему было странно, что кто-то занимается интригами? — спросил я Татьяну Самолис.

— Нет, конечно, теоретически он об этом знал. И практически знал — у него, может быть, тысяча была конфликтов на работе. Но у него все равно оставалась наивная вера в то, что все люди неплохие. И любая моя попытка его образумить ему очень не нравилась. Пока он уже сам не убеждался в том, что был неправ в отношении того или иного человека. Вот для меня это парадокс. Сочетание такого жизненного опыта и наивности в отношении людей… И в любых ситуациях, когда вокруг него клокотали какие-то интриги и бог знает, что еще, и люди в этом купались, у него такая наивность сохранялась. Когда он говорит о людях, он расплывается в улыбке. Для него удовольствие произнести имя его друга, а у него их невероятное количество. Да я бы от этого уставала, я бы физически не могла с ними со всеми общаться. А потом я бы не могла любить так много людей. Я бы ограничилась узким кругом друзей. Он — нет, он может всех любить. Ему нужно время от времени их всех ощущать, трогать, разговаривать, встречаться.

— Так что же, он не в силах был расстаться с негодным работником?