Главный рубильник. Расцвет и гибель информационных империй от радио до интернета

Живя в современных демократических условиях, мы можем усыпить свою бдительность и поверить: концентрация власти — это историческая проблема, с которой мы более или менее разобрались. Американская Конституция прежде всего была составлена с учетом опасности централизованной власти, и ее ответ на эту опасность, как написал однажды судья Верховного суда, заключался в «расщеплении атома всевластия». Он имел в виду федеральную систему, которая отделяет полномочия, закрепленные за штатами, от полномочий центрального правительства. Но этот принцип точно так же может относиться к любым базовым разделениям в американской республике и других конституционных демократиях — будь то разделение власти по Монтескье на исполнительную, законодательную и судебную, британское отделение монарха от парламента или даже сама идея прав личности, которая отделяет сферу жизни личности от государства. Разнообразные способы разделения власти, которые мы сегодня находим во всех конституционных правительствах мира, построены на идеях, известных еще в Древней Греции, и, в конечном счете, основаны на теории уравновешивающих сил. Другими словами, разграничение — это стремление предотвратить ситуацию, когда любая отдельная группа или элемент общества получают власть над обществом в целом и через эту власть создают тиранический режим.

Американская политическая система задумана так, чтобы не допустить злоупотреблений чиновников. При всех недостатках ей по крайней мере удалось избежать классического скатывания республики в диктатуру. Но где системе не удалось справиться с нарушениями, так это в областях, где политика встречается с экономикой и где частный бизнес начинает оказывать давление на политическую сферу. Нам как обществу, похоже, не хочется признавать, что обе силы исторически совпадают. Тем не менее такие историки, как Артур Шлезингер-младший, убедительно описали историю США как бесконечную борьбу между властью и бизнесом. Мы хотим верить, что наши механизмы защиты от централизации политической власти каким-то образом будут оберегать нас от концентрации власти экономической. Но так случается не всегда.

Это относительное безразличие к опасностям большого бизнеса имеет сложные истоки. Отчасти оно происходит из священного отношения к частной собственности, которое ведет свое начало от Джона Локка и провозглашено Джефферсоном. Оно также обязано своим появлением природе американского конституционализма: американская система оставляет за отдельным человеком (или, в другом случае, штатом) всю власть, которая открыто не передана федеральному правительству. Федеральное право вмешиваться в деятельность свободных предприятий идет главным образом из пункта о регулировании торговли в Конституции, и его сфера применения никогда не являлась бесспорной. Как следствие, пока запрос общества на регуляцию увеличивался и уменьшался, американская экономическая жизнь по большей части была отпущена в свободное плавание по волнам капитализма.

Эта традиция сделала экономическую историю США гораздо более скачкообразной и цикличной, чем история политическая (кроме очевидного исключения в виде Гражданской войны). В то время как Конституция США оказалась относительно устойчивой и адаптирующейся к изменениям, именно экономическая жизнь в Америке подвергалась драматичным перепадам подъемов и падений империй — почти как в романе «Троецарствие». Подъем явной политической империи был успешно предупрежден Конституцией, и, словно в ответ, американская история стала в немалой степени хроникой империй коммерческих, включая промышленное господство таких людей, как Карнеги, Рокфеллер, а также тех, кто описан в этой книге. Причина, по которой случилась перестановка энергий, проста: пока наша политическая теория стремится обуздать первобытные силы природы, экономическая теория им подчиняется. И поэтому бо́льшая часть влиятельных экономических учений, от Смита до Кейнса и Шумпетера, принимает разрушительные импульсы разрастаний и обвалов как прирожденную черту свободного рынка, так же как и разнообразные последствия роста и распространения империй, советуя, чтобы курс правительства стремился самое большее смягчать эти колебания.

Сегодня было бы слишком радикальным обдумывать наложение на экономику всего спектра защит, которые Конституция налагает на политическую систему, хотя подобные идеи периодически предлагались фигурами такого масштаба, как судья Луис Брандейс и президент Эндрю Джексон. Последний боролся со Вторым банком Соединенных Штатов и разрушил его — и в 1837 г. он предупреждал, что без надзора за бизнесом «вы в конце концов обнаружите, что самые главные функции правительства были отданы или обменяны и что власть над вашими важнейшими интересами перешла в руки этих корпораций». Но в наше время капиталистическая наглость — жизненная сила экономики. Инновации, рост и новые возможности — все это зависит от способности экономической системы подниматься и падать, разрушаясь до основания.