Главный рубильник (сборник)

– Надо было меньше болтать со своими сервизами и больше слушать, о чем говорит по ночам уважаемая мебель, – недовольно вмешался в разговор стол. – Тем более, когда обсуждаются вопросы жизни и смерти.

– «Вопросы жизни и смерти»! «Уважаемая мебель»! – передразнил стол буфет. – Единственная уважаемая мебель в этой квартире – это буфет! Да! Да! Буфет собственной персоной! Не эта ржавая железка из спальни, а благородный буфет! Или вы все никогда не слышали такого замечательного слова, как антиквариат?

– Дзынь-дзынь! – восхищенно и немного обиженно подтвердили сервизы.

– Не хочешь ли ты сказать, что это замечательное слово ты применяешь к самому себе? – спросил негромко шкаф.

– Не к тебе же! – зло задребезжал стеклами буфет, – Конечно к себе!

– Вы слышали? – печально спросил окружающую его мебель шкаф.

– Я слышал, – сказал стол.

– Я слышал, – вздохнул диван.

– Я слышала, – прошелестела этажерка.

– Я слышала, – скрипнула кровать.

– Мы слышали! – хором сказали стулья и вся остальная мебель.

– Тумбочка, – попросил шкаф. – Уважаемая тумбочка, будьте добры, передайте нам еще раз то, что сказал вам сломанный телевизор.

– Сожалею, что я отнимаю ваше время, – тихо начала говорить тумбочка.

– Это я сожалею, что меня вынуждают выслушивать какую-то тумбочку, – недовольно заскрипел буфет.

– Будьте благородны хоть в поведении! – рассердился диван. – Тем более, если вы считаете себя антиквариатом!

– Сожалею, что я отнимаю ваше время, – еще тише повторила тумбочка. – Я никогда бы не осмелилась говорить в вашем присутствии, но уйти отсюда нет никакой возможности, а предмет, который я должна вам сообщить, очень важен. И сделать это никто не сможет кроме меня. Меня просил передать вам это телевизор.

– Почему же он не сделает этого сам? – ухмыльнулся буфет. – Я бы ничего не стал передавать через тумбочку.

– К сожалению, у него тоже нет выбора, – вздохнула тумбочка. – Как вы понимаете, в силу обстоятельств мы стали с ним довольно близки, но он сломан, а быть сломанным среди телевизоров считается очень неприличным. Сломанный телевизор лишается некоторых прав. Конечно, многие телевизоры уже не следуют этим нормам, но мой телевизор черно-белый, а это говорит об его определенных критериях и непоколебимых принципах.

– Вот чего я не знал, – заскрипел буфет, – так этого того, что она еще и болтлива… Короче!

– Тебе придется потерпеть, – заметил шкаф.

– Я постараюсь быть короче, – согласилась тумбочка. – Все дело в том, что телевизор связан кабелем со всеми телевизорами в нашем доме. Они о чем-то болтают между собой по этому кабелю, дружат, но не это самое главное. Самое главное, что они делятся тем, что происходит в их квартирах с ними и с другой мебелью.

– Не очень понимаю, как это можно дружить по кабелю, – недовольно заметил буфет, – но все-таки, что же происходит такого в этих квартирах, о чем надо нам знать?

– Мебель действительно умирает. Только очень редко она засыпает или ее ломают. Гораздо чаще ее выбрасывают.

– Как это выбрасывают? – удивился буфет. – Разве мебель это мусор?

– Так и выбрасывают, – ответила тумбочка. – Покупают новую мебель и, чтобы освободить для нее место, старую мебель выбрасывают. И она умирает, по-видимому, на помойке.

– Так оно и есть! – звякнул из спальни разбитый телефон. – Я связан проводом со всеми телефонами нашего города и даже всей страны, я готов это подтвердить. Мебель выбрасывают. Иногда ее сжигают, иногда ломают, а иногда просто оставляют гнить на улице.

– Я слышу печальные вещи, – прошептал диван. – Очень грустные вещи. Настолько грустные, что я не могу в них поверить. Но что-то подсказывает мне, что это и есть действительность. Это правда.

– Правда? – расхохотался буфет. – Даже если это и правда, она не имеет никакого отношения ко мне! Антиквариат не выбрасывают!

– Возможно, – подала голос кровать. – Только это касается антиквариата. Но не тебя. Ты обычный фанерный буфет. Не скрою, ты покрыт неплохим шпоном, но антиквариатом ты сумеешь стать лет через пятьсот. Вряд ли ты проживешь столько.

– Что ты понимаешь в антиквариате? – заорал буфет.

– Ничего, – ответила кровать. – Но у тебя в отделе, где стоят столовые тарелки, на внутренней стенке приклеена пожелтевшая бумажка, на которой написано, что ты изготовлен в пятидесятом году плотницкой артелью, твой номер одна тысяча шестьдесят два и называешься ты: «Буфет столовый. Обыкновенный».

– Тысяча шестьдесят два! Многовато братьев для аристократического рода, – заметил шкаф.

– Я один! – закричал буфет. – Все это ложь! Я не верю!

– Зато я верю, – проскрипела кровать. – Мне об этом сказало постельное белье, которое раньше хранилось на твоей полке. Ты же знаешь, простыни не умеют лгать.

– Ничего я не знаю! – опять заорал буфет.

– Мне жаль тебя, – вздохнула кровать. – Очень неприятно считать себя аристократом и вдруг выяснить, что ты такой же, как и все. Но даже это не изменит нашу совместную судьбу. Нас ждут неприятные перемены.

– Нас ждут неприятные перемены, – сказали все.

– Я не хочу никаких перемен, – задребезжал буфет.

– Их никто не хочет, – согласилась кровать.