В этой связи вполне понятным и более справедливым представляется возмущение генерала, когда Сенатус-консульт в августе 1802 года провозгласил Бонапарта пожизненным консулом с правом назначения себе наследника. Этот факт ознаменовал канун установления диктатуры во Франции. В этом не было ничего удивительного, что могло бы огорчить старого федералиста из Понтиви, который продолжал верить в утопические идеалы своей молодости. Однако Моро был не единственным кадровым офицером высшего ранга, кого поразила трусливая снисходительность Законодательного корпуса. И хотя в Законодательном собрании существовала оппозиция в лице Грегуара, Ганиеля, Малларме, Андриэ, Дюпюи и Констана, вдохновляемая госпожой де Сталь, этот очаг сопротивления был не столь силен, как в армии. Ее профессиональные кадры состояли из убежденных республиканцев. Разве не революции обязаны были генералы и офицеры своим продвижением по служебной лестнице? «То, что они принимали за любовь к Республике, — пишет Токвиль, — являлось скорее любовью к Революции. В самом деле, армия во Франции оказалась единственным организмом, все части которого так или иначе выиграли от Революции, извлекли из нее выгоду». А вот что говорит по этому поводу Жан Тюлар — крупнейший специалист по Наполеоновской эпохе: «…вынужденная праздность, как следствие мира на континенте, зависть к более удачливым или более дерзским командирам, также порождали немало злобы. Недовольные группировались вокруг Моро, Ожеро, Лекурба, Дельмаса и вели подстрекательские разговоры». Среди офицеров и солдат, в основном из числа тех, кто служил в Рейнской армии, начались волнения. Некоторые даже предлагали свергнуть правительство. Стали образовываться заговоры. Наиболее известный из них был раскрыт в Ренне, который в полицейских анналах Консулата назывался «делом пасквилей». Задушенный в зародыше префектом Иль-э-Вилена бывшим членом Конвента Монье, заговор дал ход короткому и незаметному процессу, в который был вовлечен капитан Рапатель, в прошлом адъютант Моро, а также бригадный генерал Симон, действующий адъютант Бернадота. Первый консул поручил Фуше допросить Моро по этому делу, на что министр полиции получил следующий ироничный ответ генерала: «Ваше “дело” — это заговор масляных горшков» (горшки использовались для нелегальной транспортировки антибонапартистских памфлетов из Бретани в Париж. Весь «заговор» памфлетами и ограничился. — А. З.
— Знаешь ли ты, зачем тебя привезли сюда? — спросил он. — Догадываюсь, — спокойно ответил Капиу. — Спрашивайте
о чем угодно, но прежде я должен посмотреть вашу левую руку. Наполеон протянул предсказателю свою белую нежную руку. Тот поглядел на нее и вдруг вдохновенно произнес:
— Вы помирите Францию с Папой, гражданин первый консул, — и очень хорошо сделаете!
Этого было довольно, чтобы произвести впечатление на Бонапарта. Он любил все необычное и верил в чудеса, не поддающиеся объяснению.
Вскоре Наполеон действительно заключил Конкордат с Папой, а гражданина Капиу он повелел оставить в покое и обеспечить всем необходимым для жизни. Но сам о нем больше не вспоминал.
Однажды всеми забытый Капиу пришел к Фуше.
— Отпустите меня на родину, гражданин министр, — сказал он, — я чувствую, что более не нужен здесь… А между тем дело республики в опасности.
— Что же тебе известно, любезный друг? — спросил Фуше, стараясь придать своему мертвенно-бледному лицу ласковое выражение. — Если ты сообщишь что-то важное, услуги твои будут щедро вознаграждены. А пока возьми этот задаток. — И протянул Капиу десять луидоров. Спрятав деньги, Капиу сказал: