Главный врач

У нас этого лекарства полная бутыль. Я бы кому угодно с дорогой душой отпустил. Но у него цемент. И я принимаюсь юлить: морщу брови, вздыхаю, всем видом показываю, что дело это сложное. Верчу рецепт меж пальцами и мямлю что-то в высшей степени бессовестное о невероятной дефицитности этого лекарства. Наконец обещаю сделать все возможное и тут же перевожу разговор на тему о цементе. И совершается чудо. Тот самый человек, который несколько дней назад отказывался класть голову на плаху, сейчас охотно лезет на гильотину. Причем, весело лезет, с радостной ухмылкой, потирая руки:

— О чем говорить, Алексей Платонович? Вы — мне, я — вам.

Нестерпимо хочется выгнать его из кабинета, но мне нужен цемент, и потому я улыбаюсь и благодарю.

Вот до чего докатился твой Алексей Корепанов.

Ульян Денисович говорит, что взятка — это змея, которая питается «нетом». Как только произносится магическое слово «нет», она тут как тут, подколодная.

Но это, конечно, кончится скоро. И с разрухой покончим, и спекуляции шею свернем, и махинаторам разным.

Главный корпус у меня уже на полном ходу. Двести пятьдесят коек. Пять лечебных отделений. Врачи уже есть, даже невропатолог. Даже окулист. А вчера взял на работу отоларинголога. Этакая лирическая фамилия — Ракитин. Импозантная личность. Печатается в научных журналах и даже частной практикой занимается. Я частнопрактикующих врачей терпеть не могу, но Ракитин мне понравился: трезво смотрит на вещи, откровенен и не ханжа. А это уже располагает.

Как поживает Галина? Я очень рад, что у вас все хорошо, что она часто навещает тебя. Но это ведь сложное дело ездить из Барнаула к тебе. Может, переехать ей в тот городишко, где ваш госпиталь? Право же стоит об этом подумать. Л может быть, есть смысл устроиться на работу в том госпитале, где ты лечишься? Ей будет легче, когда рядом.

Как поживает твой наследник — Аран Суренович? Ему ведь уже пять стукнуло. Совсем взрослый мужчина.

Пиши, Сурен. Мы часто вспоминаем тебя. И выздоравливай. Обязательно выздоравливай. Когда будешь писать Галине, передай от меня привет. Шлют вам свои приветы Ульян Денисович и Дарья Ильинична.

Обнимаю тебя крепко.

Алексей».

6

Вопрос о квартире для Ракитина затягивался. «Не понимаю, зачем было обманывать, — злился Корепанов. — Ну, сказали бы, что получит через два или три месяца. А то — через месяц-полтора обязательно. Вот тебе и «обязательно».

Он позвонил Малюгину, но тот лишь буркнул что-то невнятное и положил трубку.

— Квартиру он получит, — сказал Ульян Денисович, — и скоро. Неудобно ведь, чтобы на стене такого солидного учреждения, как областная больница, красовалась табличка частнопрактикующего врача.

— Какая табличка?

— Золотыми буквами по черному мрамору: «Ракитин Ю. М. Болезни уха, горла и носа».

Алексей пошел посмотреть. И в самом деле — табличка. Он вернулся к себе и позвонил в поликлинику, попросил Ракитина зайти.

— Вы будете настаивать, чтобы он снял? — спросил Ульян Денисович.

— Немедленно.

— Прошу вас, при любых обстоятельствах не доводите до конфликта. Не хотелось бы терять такого специалиста.

— Разговор будет решительный, но в самом корректном тоне.

Ракитин держался миролюбиво. Да, он понимает, что частнопрактикующий врач под одной крышей с больницей — это парадокс. Но у него нет выхода. Ему обещали квартиру через месяц. Он ждал. Еще две недели и еще месяц. Но больше он не может. У него семья. Мало того, сейчас он вынужден жить на «две семьи», потому что жену и детей некуда забрать.

— Мне самому неприятно, Алексей Платонович, но я ведь предупреждал.

— Это — больница, — сказал Корепанов.

— Я считаю себя тут на правах экстерриториальности… И потом, к этому меня понуждают чисто материальные затруднения.

— Вы получаете наравне со всеми, даже больше, — не удержался Корепанов.

— Полноте, Алексей Платонович. Ведь на эти деньги не проживешь.

Алексей понимал, что уговорить Ракитина ему не удастся, что это — пустая трата времени. И все же говорил — и о послевоенных трудностях, и о разрухе, и о необходимости каждому приложить все силы, чтобы как можно скорее преодолеть эти трудности. Все, о чем он говорил, было для него простым и понятным. Но вот Ракитин сидит, смотрит, и только уголки губ чуть-чуть вздрагивают.

— Чему вы улыбаетесь? — с трудом сдерживая раздражение, спросил Алексей. — Ведь то, что я говорю, понятно всем.

— И мне понятно, — сказал Ракитин. — Я ведь разбираюсь и в политике и в экономике.

— А в этике?

— Скажите, Алексей Платонович, кому станет легче от того, что моя семья будет недоедать, а я буду ходить в поношенном костюме и отказывать себе во всем, даже в книгах?

— Но ведь живут люди на зарплату.

— Плохо живут, — сказал Ракитин.

— Одни лучше, другие хуже.

— Зачем же мне сознательно обрекать себя на вторую категорию? Я понимаю, вам все это неприятно, Алексей Платонович, моя табличка в какой-то мере компрометирует и больницу и вас, как ее руководителя, но, право же, у меня нет выхода.

— Я обещаю сделать все возможное, чтобы вам скорее дали квартиру, но табличку снимите.

— Как только получу квартиру, табличка перекочует вместе со мной.